Кир Луковкин - В паутине

Паук лениво представил себя на месте этой таблетки и невольно ухмыльнулся.

— Ага, ему весело, — показал на него пальцем наблюдательный Колобок, обращаясь к одной из двух медсестер, дежуривших у дверей. — Гастроли начинаются. Цирк приехал.

Некоторое время он копался в документах, смотрел какие-то графики и анализы. Вытащил из шкафа толстенную книжищу, ворочал пыльные страницы. Звонко и визгливо чихал. Писал что-то на карточке.

— У вас тушь потекла, — внезапно обронил Паук, стараясь сказать слово "тушь" как можно громче.

Колобок на секунду замер, губы его мелко задрожали, сам он заметался по кабинету, шепнул что-то одной сестре и выбежал прочь. Сразу же после того, как за доктором захлопнулась дверь, медсестры дружно вынули дубинки, включили питание и принялись избивать Паука. Причем делали это с какой-то сосредоточенностью и методичностью. Он же молча терпел, закусив губу, и отпихивался ногами. Одной сестре он заехал в промежность — никакого эффекта, другой — в живот. Аналогично. Мучительницы были словно из металла сделаны. Вдруг, как по команде, они разом остановились, отступили на три шага назад и замерли у стены. Паук позволил себе короткий стон и ругательства. Потом в кабинет с невозмутимым видом зашел Колобок. Сел за стол. Сложил ручки. Вид у него был виноватый и жалкий, и он делался от этого еще противнее. У Паука перед глазами еще прыгали круги и ныли ошпаренные электричеством бока, поэтому он не расслышал, что спросил Колобок, только помотал головой. Врач расценил это как ответ и продолжил:

— Вы понимаете последствия?

— Пошел ты в жопу! — вырвалось у него.

Лицо Колобка мгновенно вытянулось и побледнело. Глазки увлажнились — вот-вот заплачет, пальцы сплетались и расплетались.

— Опять…. - пролепетал он. — На ночь засуньте его в карцер и два кубика промидола вколите. Хватит с меня.

— Я хочу посмотреть видеозапись.

— Ваше поведение оставляет желать лучшего, — ответил Колобок.

— Покажите мне запись! — заорал Паук, но ему уже стало ясно, что никто ему ничего не покажет, что его сейчас будут усмирять, что этот слизняк отправит его далеко и надолго и перестанет хотя бы делать вид, что настроен на сотрудничество.

— Мы ничего не добьемся. Вам нужно успокоиться.

— Я спокоен.

— Вы ошибаетесь. Вы возбуждены. Поговорим завтра, — говорил Колобок бесцветным голосом.

— Не могу я завтра. Мне надо сегодня, — упрямился Паук.

— Ничего, ничего, — состроил брезгливую гримасу Колобок. — Вчера тоже не могли. Уведите его, — махнул он сестрам.

— Это же замкнутый круг! Так будет повторяться! Сегодня должно что-то произойти и если я не разберусь, что именно…о, это будет катастрофа, — говорил Паук, сопротивляясь сестрам, которые потащили его к выходу за локти. — Дайте мне объяснить!!

Колобок принял отрешенную позу, приговаривая "Все уладится", и занялся перекладыванием бумажек. Так своевременно зазвонил телефон, он ответил, заговорил о своих делах, и все, он по уши занят, его теперь не достать, Паук для него более не существует.

— Это конец!! Последний день!! — Паук зацепился ногой за косяк, но его быстро отодрали, дверь за Колобком захлопнулась, и все завертелось с какой-то ошеломляющей быстротой — коридор, лестница, боксы, перевязочная, койка, ремни, вот сестра набирает из ампулы шприц, встряхивает содержимое, перетягивает ему жгутом вену, он кричит, срывая голос до хрипоты, вырывается, а вторая сестра с состраданием кивает ему: "Ничего, скоро это кончится. Потерпи, крошка. Сейчас будет хорошо". Хочется сказать, чтобы засунула свои увещевания себе в задницу, но все заволакивает сизый туман, в котором тонут очертания комнаты, силуэты сестер, даже он сам, остается лишь его вопящий голос, вспоминающий молитву, заученную с детства. "Отче наш", — шепчет он, "Pater noster", — вторит ему церковный хорал, и он слышит, как горят свечи, и он видит величественную музыку, льющуюся из органа — где-то в недрах мрачного костела, и вот его опять тащат куда-то — вниз, по холодным каменным ступеням, во мрак и сырость, где оглушительно капает вода и гуляет пронзительное эхо, а потом извлекают на несколько этажей выше, в зал с высокими сводами, покрытый мраморными плитами — черными и белыми, словно расчерчивая пространство для игры в гигантские шахматы. Набитый призраками, полулюдьми, говорящих с ним о тысяче вещей одновременно. Потом призраки в страхе растворяются в стенах — под куполом зарокотало, и с треском разверзая потолок, обнажая черное беззвучное небо, возникла воронка, и с неба раздался стон, и вибрации, сотрясавшие все его нутро, переросли в слова и слова эти были адресованы ему — Пауку.

— Это ты?

— Да, — выдавил он, сжавшись под давлением голоса.

Сверху сыпались и разбивались обломки, покрывая мрамор горками серой пыли.

— Тогда слушай. Мне надоело возиться с тобой. Ты отнимаешь у меня время. Твое существование кажется мне бессмысленным. Придется вернуть все как было. Только второго шанса тебе не выпадет. Ты не подходишь.

— Почему? — пискнул он. Он хотел спросить что-то еще и побоялся.

— Ты знаешь.

— Что?

— То, что это не галлюцинация. Все, что происходит сейчас, ты считаешь действием наркотика. А твоя дискотека? Ты думаешь, она реальна, и твоя жизнь? Я сделал так, чтобы тебя накачали лекарствами. Чтобы ты не поседел раньше времени от встречи со мной. Будь ты в здравом уме, ты сошел бы с ума от осознания происходящего. Ты попал сюда не просто по чьей-то прихоти, лично мне ты неприятен, однако твое пребывание здесь является вселенской необходимостью.

— Кто ты?

— Мир, в конечном счете, зависит от людей, кои в этом мире живут. У многих из них неправильное представление о мире, в котором они находятся и своей функции в этом мире. Отсюда — самодурство и самообман. Люди же живут там, куда стремятся, только не замечают этого. Как черви в навозной куче не задумываются над тем, откуда она, эта куча, взялась, какова ее, этой кучи, природа.

Пауку послышался вздох.

— Правду нельзя скрыть. Некоторые, столкнувшись с ней, оказываются неготовыми. Как ты. Они пытаются уйти, заслониться, заменить ее на ложь. Отрываются в ночных клубах. Это бесполезно, ведь правда неизбежна. Узнать правду — значит переступить черту, точно так же как чтобы узнать, что есть смерть, надо умереть. И вот перед тобой черта. Так переступай ее.

И перед ним открылась бездна, раззявив черную свою пасть. И сверху бездна, и снизу — он зажат между этими двумя бесконечными, он, конечность, и голос сверху становится неразборчивым и пропадает в завываниях ветра совсем. На короткое мгновение Паук подумал, что он действительно умер, однако что-то не сходилось. Он был словно подвешен, пытался двигаться, но не мог, пол не слушался ног, тело не слушалось разума.