Айзек Азимов - «Если», 1995 № 02

Он махнул, отгоняя от себя что-то зудящее.

— Так, наверное, в этом и заключается наше предназначение? — спросил я. — Чтобы стать и Человеком и Богом одновременно? Чтобы отдать свою душу вечности. То есть, Богу, как мы ее называем…

— Может быть, — сказал Зоммер, оглядываясь.

— Только надо учесть, что вечность к этому равнодушна. И не следует неизбежность считать выбором осмысленного пути. Вы, наверное, понимаете, что выбора как такового не существует. — Он потрогал мизинцем, по-видимому, вспухший укус и добавил, непроизвольно передернув плечами. — Собственно, мне пора. Сыро, холодно, комары совсем одолели… Звучно шлепнул себя по шее раскрытой ладонью.

— Прощайте, — произнес я.

Зоммер на меня даже не посмотрел. Он зевнул, опять непроизвольно поежился, и вдруг тело его начало стремительно истончаться: провалились глаза и щеки, сморщились дряблые уши. Что-то хрупнуло, наверное, отслоившись в скелете, соскочил, будто тряпка, излишне свободный пиджак, съехала клетчатая рубашка — высохшая тощая мумия, скаля зубы, опрокинулась с валуна, и ее подхватили, спружинив, густые заросли иван-чая. Чернели дыры в области носа, а на край желтой кости, очерчивающей глазной провал, осторожно уселась ночная серая стрекоза и задергала пленками крыльев, по-видимому, приспособливаясь.

Шумный протяжный вздох прокатился над луговыми просторами. Задрожал в реке месяц, и бурно вырвались из ивняка какие-то птицы.

Даже комары отлетели.

Я зачем-то потрогал коричневую спеклость его предплечья, и оно развалилось, как будто источенное тысячелетиями. А качнувшийся череп осел глубже в заросли.

И все стихло.

Тогда я поднялся и неторопливо побрел по песчаному берегу. Сонно струилась вода, чуть морщинила гладь высовывающаяся лапа коряги, доносилось издалека рычание мощных двигателей — это выдвигалась из района монастыря танковая колонна.

Меня это, впрочем, не волновало.

Впереди была ночь, и я знал, что она укроет меня от преследования.

Времени было достаточно.

Потому что над лесом, чернеющим в отдалении, затмевая все остальное, как над новым Вифлеемом, загорелась утренняя живая звезда…

Рефлексирующий герой рассказа А. Столярова, достигший колоссального могущества и ставший уже как бы внеисторической фигурой, тем не менее не может отказать себе в маленьком удовольствии и сообщает своей девушке о близком будущем великой державы.

Редакция журнала также не смогла упустить дарованный предыдущим произведением шанс поразмышлять о несостоявшемся будущем. (Перестройка», о которую сломано столько копий политиков и перьев журналистов, оставила нам массу вопросов и загадок.

И, может быть, самым интересным из них является следующий: а была ли альтернатива?

С 1985 года минуло десять лет, многое видится сегодня совсем иначе, и возникает соблазн выстроить нашу историю без «перестройки».

Отсчетная точка нашей версии — начало 1985 года. Смерть Черненко, ставшего символом дряхлости Советской империи, завершала, как шутили в те времена, «эпоху пышных похорон». Настоятельно стоял вопрос: куда стране идти дальше. Максимум два-три года можно было заниматься псевдореформами «научного характера» — наподобие затеянной при Черненко реформы народного образования, когда все народонаселение должно было высказывать свои предложения поданному вопросу. Однако видимость оживления общественной жизни даже самым стойким «борцам» напоминала выдыхающийся карнавал.

Коротко обозначим известные болезни, которыми страдало общество. Уже к концу 70-х годов экономика СССР вошла в штопор стагнации. Экстенсивные пути развития, еще «работавшие» в шестидесятые годы и первой половине семидесятых к этому времени явно исчерпали себя. Пределы, как ни парадоксально, ставил и недостаток людских ресурсов. По числу занятых женщин государство находилось на первом месте в мире: из 130 млн. трудоспособного населения официально не работал только миллион домохозяек (на самом деле это число было значительно меньше, поскольку в него входили и женщины в декретном отпуске). А экономика требовала все новых и новых рабочих рук—700 тысяч человек ежегодно.

Особенно болезненным было отставание СССР в научно-технической сфере. Скажем, в докладной записке аналитического центра КГБ высшему партийному руководству говорилось, что в области компьютеризации мы отстали от ведущих западных держав на 8 — 10 лет. Оценки западных экспертов увеличивали этот разрыв до поколения — 12–15 лет.

Потребность в технологическом прорыве диктовалась прежде всего логикой противостояния, гонкой вооружений. Уже в 1976–1981 гг. стало очевидным, что СССР, несмотря на действительно мощный научный потенциал, не смог перейти к созданию нового поколения оружия массового уничтожения — задача, успешно разрешенная блоком НАТО в то же время. Вооружение получило компьютерное обеспечение, были созданы обычные виды техники с высокой степенью точности и новые виды взрывчатых веществ, фактически равные по разрушительному воздействию тактическому ядерному оружию, но без шокирующих общественное мнение последствий в виде радиационного заражения. Глобальная система связи позволила передавать информацию на любые расстояния и перерабатывать ее быстрее противника.

На Западе осознали, что современное воздушное сражение — это взаимодействие космической разведки и систем наведения; противника не обязательно видеть собственными глазами. Если в годы второй мировой войны больше всего ценились скорость, маневренность и огневая мощь, то ныне все это стала перевешивать «невидимость». Новая доктрина привела к созданию F-117A «Стэлс». Скорость — значительно меньше, чем у сверхзвукового стратегического бомбардировщика. Но «Стэлс» нес крылатые ракеты, которые только-то и нужно было доставить в определенную точку. Самолет был способен летать на крайне малых высотах, а видимость его в инфракрасных и радиолокационных диапазонах на несколько порядков, то есть не менее чем в тысячу раз, оказалась ниже обычной.

Мы же, гордясь своими самолетами (безусловно, лучшими по аэродинамическим качествам), подобных аналогов не имели. Но ведь как бы быстро ты ни летел, ракета, которой тебя сбивают, быстрее…

Сегодня многие данные рассекречены, и опубликованы сведения о том, каким был наш флот, — большим и грозным. Наши атомные подводные лодки бороздили моря и океаны, но американцы, как выяснилось, контролировали (т. е. обладали инфраструктурой слежения за всем, что плавает) примерно 80 процентов акватории Мирового океана, а на нашу долю приходилось только 15. Кроме того, советские подлодки были гораздо более шумными, чем американские, а значит, представляли собой плавучие мишени, которые почти со стопроцентной вероятностью уничтожались бы противником. Наши атомные подлодки годились лишь как средство нанесения первого удара, что имеет значение только при глобальной войне. Безудержная кража технологий, когда мы покупали «бесшумные» двигатели через Швецию и Японию, не шла впрок. За время, необходимое для оснащения ими советского флота, американцы уходили далеко вперед.