Елизавета Манова - Рукопись Бэрсара

Боль прожгла до самого сердца, пересекла дыхание.

- Как клясться? - прохрипел я сквозь красный туман.

- Клянусь...

- Клянусь...

Он не спешил, проклятый! Размеренно и напевно выговаривал слова, и я повторял их за ним, задыхаясь от боли и вони горелого мяса. И теперь во мне не было даже злобы - только тупое, каменное упрямство.

- Бросай!

Я разжал пальцы, но метал прикипел к ладони, и им пришлось отрывать его от меня. Боль все равно осталась, вся рука была только болью, и в сердце словно торчал гвоздь.

Выдержал. Я подумал об этом совсем равнодушно, вытер здоровой рукой пот и поднял с полу тапас. Кто-то помог мне одеться, кто-то что-то делал с рукой. Я не мог на нее посмотреть.

- Добрый брат! - сказал священник умильно. - Восславь этот час, ибо чист ты перед господом и людьми!

- Слава богу, - сказал я устало. - Это все, наставник?

Он замялся, и я понял, что это не все. Я обвел взглядом их лица: суровые, меченные голодом и непосильной работой. По-разному глядели они на меня: кто приветливо, кто угрюмо, кто с жалостью, а кто и с опаской - и я безошибочно выбрал из них одно. На первый взгляд некрасивое, изможденное, обтянутое сухой кожей, с грубыми морщинами на бледном лбу. Но в нем была холодная страстность, зажатая волей, зорко и проницательно глядели глаза, а в складке губ таилась угрюмая властность.

- Это все? - спросил я его.

- Так смотря про что. Колдовством тебя уже не попрекнут, с этим, считай, кончено. А вот, что ты в лицо нас всех видел...

- Зачем же вы позволили?

- А кто знал, что ты вывернешься?

- А теперь что?

- Выбирай. Коли хочешь отсюда живой выйти, должен нашим стать.

- Присесть бы, - сказал я тихо. Проклятая боль мешала мне думать. Ни проблеска мысли, одна только боль...

- И то правда, было с чего притомиться. Ты не спеши, малый. Подожду.

Меня подвели к скамье, и я упал на нее. Мне не о чем думать. Слишком много я вытерпел, чтобы остановиться. Но я еще поторгуюсь.

Пристроил на колени налитую болью руку и сказал тому человеку:

- Присядь-ка. Надо потолковать.

Он глянул с удивлением, но сел и кивком разрешил говорить.

- Стать вашим, говоришь? Но я - друг Охотника и не могу его предать. Если вы ему враги...

- Ну, до того еще когда дойдет! А ты вроде бы говорил, что вы не во всем согласны?

- Согласны в главном. Нельзя пускать на трон Тисулара - это раз. Войну надо кончать - два. Гнать из Квайра кеватцев - три. А остальное... это еще дожить нужно. Подходит это вам? Если нет... прости, но клятва для меня - не пустяк. Я свое слово до конца держу.

- Ты глянь, - сказал он с усмешкой - на горло наступает! Ровно это он тут командует! Крепкий ты мужик, как погляжу. Через то и отвечу, хоть не заведено у нас, чтоб Старших спрашивать. Пока что нам все подходит. А как войну кончим, да кеватцев перебьем, может, с твоим Хозяином и схлестнемся. Так ведь тоже дожить надо, а? Годиться?

- Пока да. Я готов вступить в Братство и сделать все, в чем поклянусь. Но если потом наши пути разойдутся, я от вас уйду.

Они угрожающе зашумели, но мой собеседник поднял руку, и шум затих.

- Э, малый! Таким рисковым грех наперед загадывать. Ничего, - он придвинулся так, что я почувствовал на щеке его дыхание; жаркие огоньки вспыхнули в его твердых зрачках, - мы для тебя больше годимся. Узнаешь нас получше - никуда ты от нас не денешься!

Я не знаю, как оказался дома. То, что было потом, вырвано из моей жизни. Просто обрывки, слишком дикие для реальности и слишком последовательные для бреда. Но, наверное, я все-таки сделал то, что стою на знакомом крыльце. И снова провал, и мгновенный проблеск: я сижу на скамье, и Суил снимает с меня сатар.

А потом мне снился Олгон. Веселые мелочи: праздник сожжения шпаргалок, толстый профессор Карист и его толстый портфель, парадная лестница, а по ней белым горохом катятся убежавшие из вивария мыши. А потом с точностью часового механизма сон опять забросил меня в Кига, в моей крохотный кабинет за генераторным залом. Эту жалкую комнатенку я выбрал сам, чтобы позлить кое-кого. А если честно, кабинет был мне просто не нужен. Думать я привык на ходу, а считать только дома - в своем кабинете и на своей машине. Снова я увидел себя за столом, а рядом улыбался и подпрыгивал в кресле Эвил Баяс, Эв, лучший мой ученик. Он до сих пор забегал ко мне за советом, хоть в его области я от него безнадежно отстал. Он смеялся, когда я об этом напоминал, уморительно взмахивал толстенькими руками и советовал поберечь для других то, что я стараюсь выдать за скромность. Он и сейчас хохотал, тряслись его толстые щеки и мячиком прыгал живот.

- Ну, Тал что ты на это скажешь?

Я просмотрел расчеты, прикинул энергию и покачал головой.

- Скажу, что ты спятил. Установку разнесет к чертям собачьим!

- Бог милостив, Тал. Авось не разнесет!

Не нравился он мне сегодня; судорожные движения и слишком визгливый, деланный смех.

- Что с тобой, Эв? Неприятности?

Лицо его смеялось гримасой боли, глаза подозрительно заблестели, он вынул платок и спокойно их промокнул.

- Немного не то слово, Тал. Катастрофа. Моя милочка приглянулась военным.

Я выругалась сквозь зубы. Мне ли было не знать, сколько сил и ума Эв вложил в свою установку. Пять лет труда, уйма талантливых находок - да второй такой в мире нет! И ведь только-только заработала, еще ничего не успели...

- А ты?

- А что я? Кое-что доберу после, на стандартных установках, а главное надо сейчас.

- Опасно, Эв!

- Это _т_ы_ мне говоришь, старый разбойник? После вчерашнего?

Я не ответил, и Баяс опять полез за платком.

- Не могу, Тал. Надо успеть. А потом, - он отвернулся и сказал очень тихо, - сам знаешь, чем они на ней займутся. Может нам с ней и правда лучше... того?

- Что? - заорал я. - Опять мелодрама? Да ты у меня на пять лаг к установке не подойдешь!

Я орал на него, как в добрые старые времена, лупил по столу кулаком, и он, наконец улыбнулся:

- Ну и глотка! Дает же бог людям!

- Ладно, - сказал я, остыв. - Когда?

- Послезавтра. Мальчики как раз все вылижут. Напоследок, - голос его подозрительно дрогнул, и я показал кулак. Баяс засмеялся и ушел, а я подумал: являюсь к нему послезавтра прямо с утра, и пусть попробует выкинуть какую-то глупость!

Но я опоздал. Глупо и непростительно опоздал. Судьба прикинулась пробкою на Проспекте Глара; я потерял два часа, пока вырвался из нее и, сделав немалый круг, полетел в Кига! Взрыв застал меня почти у ворот института. Тело действовало само: руки рванули дверцу, я выкатился в кювет и вжался в мокрую глину. Сначала был опаляющий жар, потом ушла куда-то земля, и только тут включилось сознание. Я встал и увидел, как медленно, словно во сне, оседают корпуса института Гаваса. Я пошел вперед, потом побежал, и страха не было - только стыд, отчаянный, нестерпимый стыд...