Михаил Корчмарев - Третье поколение

— Как знаешь, — промолвил тот, — дело твое. А у вас тут что, коммуна?

— Ага. Вроде того. Семь мужиков и я, — она скривила губы, — живем…

— Трудно, наверное, так-то. Одной среди мужиков?..

Девушка недоуменно на него посмотрела. Потом снова рассмеялась.

— А, ты об этом. Ерунда. Они друг друга любят. Меня держат чтобы обеды варила, ну там, воду собирала и хранила, по ночам с краю грела. С той стороны — стенка, с этой — я. Чтоб не дуло… А лысому передай — не приду. Скажи, умерла. Что хочешь скажи.

Они замолчали. Фаусту не хотелось уходить, и он придумывал, о чем бы еще спросить ее. Но и девушка не спешила вниз.

— Зимой холодно с краю спать, — добавила она. — В дыру заметает, а эти лодыри не хотят ее ничем заделать. Или не умеют. Их прежняя кухарка замерзла, они меня взяли…

«Она красивая, — думал Фауст, преодолевая желание снова и снова заглядывать в ее глаза. — И у нее столько же пальцев, сколько у меня…»

— А пойдем к нам жить. Нас двое с Профессором, — предложил он неожиданно для себя, затем сложил руки шалашиком, — плиты при взрыве вот так упали, получилась треугольная комната. А перед ней есть другая, вроде прихожей. Мы там зимой большой костер разводим и тепло становится. А сзади — ты никому не скажешь? — дверь, выход на лестницу, и — вниз. Мы там даже еще не все квартиры как следует осмотрели. Идем?

— Идем.

Профессор встретил их приветливо, будто и не было недавнего противостояния, сжатых кулаков и испепеляющих взглядов — глаза в глаза. Возможно, отходчивость старого чудака и была той связующей его нитью с Фаустом, вокруг которой не первый год вилась их незамысловатая жизнь. Фауста удивляло, что Профессор, беспомощный в обыденной жизни, в отвлеченных спорах вдруг проявлял несговорчивость и непримиримость, словно от этого зависело, будет ли поутру свет. Это было противоестественно, но может потому и сохранялся их союз.

Впрочем, справедливости ради, они не всегда жили вдвоем: случалось, приходили нуждающиеся, пригреваемые и отогреваемые Профессором, появлялись женщины, приводимые Фаустом, но через некоторое время уходили, часто без видимой внешней причины. Так побывал у них Юнец, замерзавший в сугробе, подобранный сердобольным стариком, так приблудилась к их очагу Кисочка. К женщинам Фауста Профессор относился спокойно, ровно, деля продукты на три или четыре части точно так же, как делил пополам. Только Кисочку он выделил из остальных, время от времени разговаривая с ней о чем-то простом и добром, понятном даже собаке, если бы таковая у них водилась. Цапу он принял сразу: засуетился, задвигал нелепо руками. Странно вздергивая обросший многодневной щетиной подбородок, сразу же предложил обедать.

— Будьте любезны, — придвинул ей единственный уцелевший стул, — позвольте осведомиться, как вас зовут?..

Фауст открыл рот, пораженный обилием вежливых слов, доступных Профессору. Но девушка принимала все, как должное.

— Не знаю. А разве это обязательно? Цапой, правда, иногда, — и стрельнула кокетливо глазом, отчего Фауст засомневался, что она не знает.

— Цапа? Хм… Цапа. Ну что за имя для молодой красивой девушки? Прежде так кошек называли, а вы ведь не вполне из этого семейства. Если вы позволите, я буду звать вас Маргаритой. Маргарита, а?!

— Слишком длинно, — прокомментировал Фауст, которого занимал этот обряд представления — знакомства-именования.

— Маргарита, можно — Марго. Раньше, очень давно, наряду с полным именем пользовались кратким, ласкательным. В отношениях с близкими людьми.

— А мне нравится — Маргарита. И Марго.

Ближе к вечеру к ним заглянул Юнец. Вид у него был важный и таинственный.

— Иду на войну, — небрежно заметил он, протягивая руку к огню, косо усмехнулся, — сделал рейд по глубоким тылам, есть оружие. Вот.

В руке его появился пистолет. Глаза Юнца светились торжеством.

— Там еще есть гранатомет и пара гранат к нему. Они у меня узнают, кто такой Авва…

— Эта штука похожа на ту, из которой Толстяк щелкнул оратора, — матовый отблеск металла притягивал взгляд Фауста.

— Ты заметил? — Юнец источал довольство. — Толстяка нет, а она осталась. И еще кое-что осталось.

— Ты бы меньше трепал, об отряде своем подумай.

— Отряд уже в берлоге Толстяка. У них все в порядке: у меня дисциплина.

— А вернется Толстяк?

— Не вернется. Уже не вернется. У Крохи рука твердая.

— Ну-ну, — сказал Фауст, чувствуя растерянность перед какой-то несуразностью происходящего.

Молчала Маргарита, а Профессор вдруг разволновался.

— Что ж мы так его провожаем? Как чужого, незнакомого. Человек на войну идет. Вы, — он повернулся К Юнцу, — мужественный и по-своему очень правильный. Это хорошо, что у вас есть вера. Пожалуйста, служите ей до конца. И постарайтесь вернуться живым и невредимым. Мы будем ждать вас.

— То-то, — сказал растроганный Юнец и ушел. Фауст лежал с открытыми глазами возле тлеющего костра и смотрел в черное небо, куда уходил, свиваясь, сизый дымок от поленьев. Ему пришло в голову, что возможно, не только дым, но все с этой земли уходит, отслужив, туда в черноту, в бесконечность. Придет момент, и туда же отправятся Профессор, Юнец и Маргарита, и он сам, все дело в сроках. Вспомнил про Соседку и почувствовал, что она тоже не спит, тоже смотрит в небо, пытается представить себе будущую жизнь с безногим ветераном и, конечно, воображает что-то светлое, доброе. Ему захотелось представить подобное для себя и Профессора. Ну например, как у них от Маргариты будет ребенок. И вот же ж интересно, как это — ребенок, новый человек? Даже не очень верится. А если получится, тогда его нужно будет учить жить к не убивать. Гермы мечтают о ребенке, чтобы сделать его солдатом, чтобы выплатить государству гражданский долг. Но ведь солдат — это профессиональный убийца, а где-то глубоко внутри еще и мародер, а он не хочет видеть своего сына убийцей.

Кто-то приближался крадучись. По шагам — ребенок или маленький человек. Фауст придвинул к себе самодельную пику, затаился. Это был один из отряда Юнца. Их можно легко отличить по одинаковой одежде, коротко стриженным волосам и черным повязкам на лбу. Приближаясь к костру, посланец намеренно толкнул несколько камешков, предупредив тем о своем приходе, потом натянул черную повязку на глаза.

— Вот, Авва передал, — оказал он Фаусту, глядя в сторону от огня, и протянул что-то в целлофановой упаковке, похожее на палку.

— А он сам?

— Ушел на войну. Он сказал, вы о нем еще услышите. Скоро.

— А это что?

— Не знаю. Авва передал. Можно есть.

Посланец Юнца исчез неслышно. Из убежища выглянул Профессор, воззрился недоверчиво на подарок.

— Бог ты мой, это же колбаса, настоящая копченая колбаса. Я уж думал, никогда не увижу такого. Марго, иди сюда, будет пир. Фауст, зови Гермов, пусть попробуют…