Вадим Собко - Звёздные крылья

Она говорила это горячо, волнуясь, и Соколова не могла понять главного — интонации: сочувствует Берг или возмущается. Сама по себе весть ошеломляла. Все это, конечно, могло быть и ложью, но почему-то ей казалось, что именно сейчас гестаповка говорит правду… Проверить это сообщение Вера Михайловна не могла никак и мрачно промолчала, слушая злорадное сообщение фрау Берг.

А что она принесла сегодня? Может быть, снова сказку о том, что большевики сдали Москву?

В этот раз Любовь Викторовна пришла неразговорчивая, раздраженная. С отвращением взглянула на свою пленницу, села за ужин, — все это молча, зло.

«Что-то произошло, какая-то неприятность», — решила Соколова, но ни о чем не спросила; она вообще раз и навсегда запретила себе что-либо спрашивать у своей мучительницы.

— Сегодня ночью взорвалась гостиница, где жили наши офицеры, — неожиданно проронила Любовь Викторовна. — Видимо, я ошиблась — не все большевики забыли, что такое конспирация.

Сердце Соколовой бешено заколотилось. Значит, есть наши люди в Киеве, значит, можно установить связь!

Берг будто читала ее мысли:

— Не радуйтесь преждевременно. Их поймали и через два дня расстреляют. Но все-таки я не думала, что в Киеве может случиться такое.

Вера Михайловна помолчала, давая себе время успокоиться. Впервые за все время пребывания в этой квартире она спросила:

— Скажите, для чего я вам нужна?

Берг посмотрела на нее с наигранным удивлением.

— Вы мне абсолютно не нужны.

— Зачем же вы забрали меня из лагеря?

— Из чувства сострадания. Неужели, увидев меня в таком положении, вы не сделали бы то же самое?

— Никогда!

— А вот я сделала. Всю жизнь я плачу добром за причиненное мне зло, но оценить этого не смог еще никто. Не оцените, конечно, и вы. Но тут уж ничего не поделаешь, такова моя судьба.

Эта лицемерная болтовня возмутила Соколову, но она сдержала себя. Любовь Берг не сможет обвести ее вокруг пальца.

— Когда вы спасали меня, — продолжала она, — у вас уже был определенный план. Кого вы искали?

— Знакомых. Разве я не имею права сделать доброе дело, если представляется такая возможность? Мною руководили христианские чувства, о которых вы давно забыли. Вы не верите мне?

— Нет.

— Напрасно. Кое-какие планы относительно вас у меня, правда, есть, но сейчас о них еще рано говорить, подождем до вашего выздоровления.

И она демонстративно принялась пить кофе, давая этим понять, что разговор окончен.

Но для Соколовой разговор только начинался. Теперь она знала — Берг хочет использовать ее. Пусть не надеется, ничего из этого не выйдет! Вера Михайловна скорее умрет, чем что-нибудь сделает для этой диверсантки, которой посчастливилось удрать из советской тюрьмы. Пусть не радуется эта фрау, с виселицей она в конце концов встретится.

А может быть, все, что она сделала для Соколовой, — это мостик для поворота назад, попытка искупить свои грехи? Нет, на это не похоже. Во всяком случае, нужно быть осторожной.

Она вдруг вспомнила Михаила Полоза. Когда советские самолеты пролетают над Киевом, она всем сердцем посылает им привет и пожелание удачи. Ведь на любом из них может лететь он, Михаил, может случиться, что именно его рука поведет в темноте тяжелый корабль. Он думает, что она погибла! Что делать? Как дать весточку?

— Вы сегодня подымались с постели? — покончив с кофе, спросила Любовь Викторовна.

— Да, на несколько минут. Охрану у входа, очевидно, надо усилить, ведь я могу убежать.

Берг не обратила на эти слова никакого внимания: охрана в доме, где жили гестаповцы, и без того была вполне надежной.

— Значит, дело идет к выздоровлению, и это приятно, — сказала она. — Пожалуй, вы правы, с моими планами вам нужно познакомиться теперь, чтобы было время привыкнуть к ним.

Вера Михайловна насторожилась. Вот оно! Наступает решительная минута.

— Мои планы очень простые, — продолжала Берг. — В недалеком будущем я надеюсь возобновить временно прерванную работу Киевского института стратосферы и очень хочу, чтобы вы мне в этом помогли. Нам с вами нужно будет собрать всех оставшихся на Украине людей…

— Ах, вот кого вы искали в лагерях!

— Совершенно верно. Мы соберем всех людей, в конце концов, здесь наверняка очутится и Юрий Крайнев, а я хочу, чтобы к его появлению у нас все было подготовлено.

Берг говорила спокойно и уверенно, словно речь шла о каком-то давно уже известном и решенном деле. «Ну и наглая же она!» — подумала Вера Михайловна и впервые за это время позволила себе улыбнуться.

— И вы хотите, чтобы я помогала вам в этом деле?

— Безусловно.

— Я лучше умру, чем буду работать с вами.

— Сейчас мы ничего не будем решать. На все свое время. Быть может, у меня найдутся аргументы, которые помогут вас переубедить.

«О чем она? На что намекает?»

— Никогда и ни за что советские люди не будут работать с вами. Вы уже однажды убедились в этом, когда Юрия Крайнева держали в плену.

— Тогда было допущено много ошибок, к тому же ситуация была иной. Когда вы убедитесь, что советской власти не существует, то, вероятно, не станете противиться.

«Так вот на что она рассчитывает! Ну, долго же вам придется ждать, Любовь Викторовна!»

— Интересно, а вы никогда не думали о возможности уничтожения гитлеровской власти? — запальчиво сказала Соколова.

— Нет, у меня нет никаких оснований думать об этом. Ведь наши войска стоят под Харьковом и Москвой, а не ваши под Берлином. Это разница! И давайте прекратим этот спор. Вам вредно волноваться. Подождем. Время работает на Гитлера.

Она аккуратно прибрала со стола, поставила посуду в шкаф и ушла в свою комнату.

Соколовой было над чем призадуматься. Слово за словом перебирала она в памяти весь разговор. Теперь все ясно: с помощью Соколовой они хотят привлечь сюда, в Киев, всех ученых, какие только могли остаться на Украине. Нет! Этого никогда не будет! Орудием в руках палачей Вера Михайловна не станет! Лучше смерть!

Так прошло еще несколько дней, и однажды вечером Берг вернулась домой веселая и радостная. Она даже песенку напевала, и Вера Михайловна подумала, что, вероятно, произошло что-то очень плохое на фронте. Наверно, снова отступили советские войска. Она опять ничего не спросила, ожидая, пока Любовь Викторовна выскажется первая. В такие минуты Соколова испытывала к гестаповке такую бешеную ненависть, что ей самой страшно становилось. Будь у нее прежняя сила в руках — разорвала бы… Но ничего… Вернется же когда-нибудь эта сила, не вечно же будет сводить плечо эта дикая боль!

А гестаповка так и легла спать, ничего не сказав, и от этого тревога Веры Михайловны еще усилилась. И долго не могла она заснуть в эту ночь. Предчувствие новых ударов, новых зловещих событий становилось нестерпимым.