Нил Стивенсон - Анафем

— Кажется, я запутался. Вроде бы минуту назад ты говорил, что он занимался ГТМ.

— Да. Но протесизм — веру в то, что существует иной уровень бытия, царство чисто теорических форм, — можно считать самой ранней и простой из поликосмических теорий, — пояснил Арсибальт.

— Поскольку он постулирует существование двух космосов, — проговорил я, стараясь уловить его мысль. — Одного для нас и другого для равносторонних треугольников.

— Да.

— Но поликосмические гипотезы, о которых я слышал — те, что возникли перед Реконструкцией, — совсем другая история. В них существуют космосы, похожие на наш, хоть и отделенные от него. С материей, энергией и полями. Изменяющиеся. Никаких вечных треугольников.

— Не всегда такие похожие, как ты думаешь, — сказал Арсибальт. — Пафлагон вслед за своими предшественниками считает, что классический протесизм — просто одна из поликосмических теорий.

— Да как же…

— Этого я не могу объяснить, не рассказав всё. — Арсибальт поднял пухлые руки. — А подвожу, собственно, к тому, что он верит в некую форму Гилеина теорического мира. А также в другие космосы. Этими темами и увлечена суура Акулоа.

— Так что, если ГВФСА действительно существует…

— Он призвал Пафлагона, потому что поликосмизм внезапно сделался актуален, — закончил Арсибальт.

— И мы предполагаем, что события, сделавшие его актуальным, также спровоцировали закрытие звездокруга.

Арсибальт пожал плечами.

— И что же это может быть?

Он снова пожал плечами.

— Тут уж вы с Джезри думайте. Только не забывайте, что бонзы могут и просто ошибаться.

Наконец однажды я спустился в склеп под владением Шуфа и три часа подряд смотрел, как Самманн ест. Он приходил каждый день, но не всегда в одно время. Если позволяла погода, он садился на парапет, клал рядом салфетку, доставал еду и перекусывал, любуясь окрестностями. Иногда он читал книгу. Я не мог определить, что там у него, но выглядело это куда аппетитнее наших обедов. Иногда северо-восточный ветер доносит до нас запахи итовской кухни. Нам всегда казалось, что ита нарочно нас дразнят.

— Результаты! — объявил я Лио, когда следующий раз оказался с ним на лугу. — Или типа того.

— Ну?

— Кажется, ты был прав.

— В чём?

Прошло уже столько времени, что Лио забыл наш разговор про Самманна. Когда я ему напомнил, он обалдел.

— Ну, класс!

— Может быть. Я пока ещё не знаю, как всё это понимать.

— А что он делает? Держит перед Оком Клесфиры табличку? Разговаривает на языке жестов?

— Нет, для такого Самманн слишком умён, — сказал я.

— Что? Ты говоришь, будто о старом друге.

— Я уже примерно так к нему отношусь. Мы столько раз перекусывали вместе.

— И как же он с тобой говорит? В смысле, говорил.

— Первые шестьдесят восемь дней он молчит, как рыба, — сказал я. — На шестьдесят девятый день кое-что происходит.

— На шестьдесят девятый? Это по обычному календарю когда?

— Примерно через две недели после солнцестояния. Девять дней до того, как отбросили Ороло.

— Ясно. И что делает Самманн на шестьдесят девятый день?

— Ну, обычно он поднимается по лестнице, снимает с плеча сумку и вешает на выступ парапета. Протирает оптику. Потом садится на парапет — он там плоский, шириной примерно в фут, — вынимает из сумки еду и перекусывает.

— Ага. Так в шестьдесят девятый день что?

— Кроме сумки у него что-то вроде книги. В руке. Первым делом он кладёт эту штуку на парапет. Потом принимается за обычные дела.

— То есть она лежит напротив Ока Клесфиры?

— Вот именно.

— И ты можешь её увеличить?

— Конечно.

— И прочесть название?

— Это вовсе не книга, Лио. Это чехол. Как тот, который Самманн поднял в первый день. Только больше и тяжелее, потому что в нём…

— Другая табула! — воскликнул Лио и задумался. — Понять бы ещё, что это значит.

— Надо полагать, он только что забрал её в другом месте.

— И он ведь не оставляет её на парапете?

— Нет, заканчивает есть и уносит её с собой.

— Интересно, почему он забирает табулу именно в этот день.

— Думаю, примерно тогда расследование фраа Спеликона начало по-настоящему набирать обороты. Теперь вспомни: когда я во время анафема, в семьдесят восьмой день, пробрался на звездокруг, я проверил МиМ…

— И не нашёл табулы, — кивнул Лио. — Итак. На шестьдесят девятый день Спеликон, вероятно, велел Самманну забрать табулу, которую Ороло оставил в МиМ. Самманн послушался. Но Спеликон не знал про ту, которую ты положил в Око Клесфиры, поэтому её не потребовал.

— Но Самманн знал, — напомнил я. — Он заметил её на второй день.

— И решил не говорить Спеликону. Но в шестьдесят девятый день он не стал скрывать, что вытащил табулу Ороло. — Лио замотал головой. — Не понимаю. Чего ради он шёл на риск, чтобы тебе это показать?

Я развёл руками.

— Может, для него это не такой и риск. Он и без того ита. Что ему могут сделать?

— Верно. Вряд ли они так дрожат перед инспектрисой, как мы.

Меня задело напоминание, что мы дрожим, но, учитывая, как я таился в последнее время, спорить было трудно.

Я понял, что пришёл в себя. Пережил утрату Ороло. Забыл свои горе и гнев. А сейчас, упомянув инспектрису, Лио мне всё напомнил.

Так или иначе, воцарилась долгая пауза, пока Лио переваривал услышанное. Мы даже немного продвинулись в работе. В смысле, над сорняками.

— Ладно, — сказал он наконец. — И что потом?

— Семидесятый день, пасмурно. Семьдесят первый, снег. Семьдесят второй, снег. Ничего не видно, потому что линзу запорошило. Семьдесят третий день — ясно. Почти весь снег растаял до того, как пришёл Самманн. Он протирает оптику и перекусывает. На нём защитные очки.

— Типа солнечных?

— Больше и темнее.

— Как у горнолыжников?

— Сперва я так и подумал. Мне пришлось посмотреть семьдесят третий день трижды, прежде чем я сообразил.

— Что тут соображать? — спросил Лио. — Яркое солнце, снег, он в чёрных очках.

— Очень чёрных, — сказал я. — Не просто для отдыха на природе. Я видел такие, Лио. Во время аперта, когда смотрел на Самманна и Корд в цехе. Они их надели, чтобы защитить глаза от электрической дуги. Она была яркая, как солнце.

— Но с чего Самманну надевать такие очки, чтобы протирать объективы?

— Пока он протирает объективы, очки висят у него на шее, — сказал я. — Потом он надевает их и перекусывает, как обычно. Но во всё время еды он смотрит прямо на солнце. Самманн наблюдает за солнцем .

— А до семьдесят девятого дня он этого не делал?

— Нет. Никогда.

— Так ты думаешь, он что-то узнал?..

— Возможно, из табулы Ороло? — сказал я. — Или от Спеликона? Или от других ита по авосети? Птичка напела?

— Зачем смотреть на солнце? Это абсолютно в стороне от того, чем ты занимался.