Майкл Мэнсон - Конан и грот Дайомы

Разыскивает киммерийца, понял Гор-Небсехт. Либо разыскивает, либо они уговорились о встрече... И сколь бы странными не выглядели те события, которые он наблюдал - и то, как варвар очутился на корабле, и его бегство, и последовавшая за ним резня, и непонятное поведение серокожего в кордавском порту - у мага не оставалось сомнений, что проклятый киммериец преследует некую тайную цель. А это значило, что его нужно разыскать! Непременно найти! И серокожий, скорей всего, поможет в этом.

Теперь Гор-Небсехт почти не отходил от стола, наблюдая за одиноким всадником, пробиравшимся на север звериными тропами. Ночь, в отличие от большого расстояния, не являлась помехой для его магического ока; он и в полной темноте видел столь же ясно, как днем. Скоро стигиец выяснил, что самые страшные хищники джунглей избегают серокожего, и что ему не нужны ни пища, ни вода, ни отдых, ни сон; этот гигант останавливался лишь для того, чтобы притомившийся конь пощипал травы. Он двигался очень быстро втрое-вчетверо быстрее, чем пеший, невзирая на болота, буреломы и густой подлесок, оплетенный лианами. Казалось, он обладал звериным умением находить дорогу в лесу или же чувствовал свою цель подобно магниту, стремящемуся к железной глыбе. Это удивляло, это наводило на размышления; возможно, думал Гор-Небсехт, он следит не за человеком, а за магическим существом? Но каким? Серокожий не походил на духа или демона, или на бесплотную невесомую душу: хребет жеребца прогибался под ним, а значит, весил седок немало.

Теряясь в догадках, стигиец вновь и вновь взывал к Силе, так внезапно и некстати покинувшей его. Вернись она, маг мог бы сотворить многое: наслать ураган на пиктские леса, сотрясти землю, вызвать разлив Черной реки или, на худой конец, навести пиктов на след серокожего всадника. Либо заставить их разыскивать киммерийца, что они сделали бы с охотой: пикты и киммерийцы были давними врагами, и причины этой ненависти терялись во мраке тысячелетий, еще в той эпохе, когда киммерийцев называли атлантами. Последнее, вероятно, было бы самым лучшим решением, ибо власть Гор-Небсехта над упрямыми пиктами даже в лучшие времена казалась не слишком сильной. Он не мог склонить их к тому, чего они не желали делать; вдобавок пиктские шаманы и чародеи-друиды обладали изрядным могуществом и способностью защитить своих соплеменников от магического влияния чужой воли. Но выслеживание врага-киммерийца - совсем иное дело! Такая охота не вызвала бы возражений у пиктских воинов, и все, что требовалось Гор-Небсехту - вложить эту мысль в тупые головы их вождей.

Но добраться до пиктских мозгов он мог только с помощью Силы, а потому продолжал взывать к ней снова и снова, временами впадая в отчаяние. Его чары не действовали! Вернее, они были лишены той необоримой власти, той сокрушительной мощи, которую он за долгие десятилетия привык ощущать в своей душе. Неужели он начал дряхлеть? Неужели это бессилие связано с возрастом, со старческой немощью, с угасанием магического дара? Но тело его казалось по-прежнему молодым, и он не чувствовал упадка сил.

И однажды власть и могущество возвратились к нему! На краткий миг, подобный проблеску солнечного луча в облаках... Слишком краткий, чтобы он успел вызвать ураган или бурю, спалить молниями дремучие леса либо затопить их водами Черной реки. Ему, однако, хватило времени внедриться в упрямые головы пиктских вождей и подсказать, кто бродит по их охотничьим угодьям. Теперь Гор-Небсехт был уверен, что с киммерийцем покончено; он знал пиктов и их упорство.

Однако за серокожим он следил по-прежнему.

* * *

Руки Зийны крепко обнимали шею Конана, трепещущая грудь прижималась к его плечу, шелковистые волосы душистой волной прикрывали губы; он вдыхал их аромат, медленно пропуская меж пальцев невесомые пряди. Эта голубоглазая пуантенка нравилась ему, ибо сердце Зийны было столь же самоотверженным и преданным, как у Белит, королевы Черного Побережья, его погибшей возлюбленной. Сколь различны эти женщины обличьем и сколь схожи душой, лениво размышлял он, прижимая к себе покорное тело девушки; теперь, после трехдневных странствий по пиктским чащобам, он не сомневался, что Зийна как некогда Белит - отдаст за него жизнь.

За эти три дня он многое узнал о своей спутнице и о том, как она попала в лапы Гирдеро. В истории ее не было ничего необычного, ничего таинственного; за свою жизнь Конан выслушал не один десяток подобных рассказов.

До семнадцати лет она росла в отцовской усадьбе на берегу быстрой Алиманы и училась всему, что положено знать дочери пуантенского небогатого дворянина: как вести дом, как шить одежду, как присматривать за слугами, как печь хлеба, вялить мясо и давить вино. Обучали ее также владению мечом, копьем и арбалетом, ибо пуантенцы являлись воинственным племенем, и дочь благородной фамилии должна была знать, с какого конца берутся за клинок. Отец Зийны, рыцарь и вассал графа Троцеро, владетеля Пуантена, учил ее ездить на коне и носить панцирь - не столь тяжелый, как у мужчины, но достаточно крепкий, чтобы отразить скользящий удар меча. Боевая наука пошла Зийне впрок; она выросла крепкой и сильной девушкой, с твердым сердцем и чистой душой. Вдобавок она была прелестна, как белая лилия в душистом саду. От матери своей, немедийки, она унаследовала голубые глаза и локоны цвета спелой пшеницы - большая редкость среди смугловатых и темноволосых пуантенок; по этой ли причине или по иной, отбоя от женихов не было.

Она любила свою родину, свой прекрасный Пуантен. Эта гористая земля, обрамленная двумя реками, Алиманой - на западе, и полноводным Хоротом - на востоке, и в самом деле была прекрасна: цветущие горные луга сменялись глубокими ущельями, живописные долины - дубовыми лесами, рощами и виноградниками; с каменистых склонов струились хрустальные водопады. У Пуантена имелся лишь один-единственный недостаток: эта южная аквилонская провинция почти со всех сторон была окружена врагами. За Хоротом лежали Аргос и Коф, за Алиманой - Зингара, а на севере - Тауран, бароны коего хоть и считались данниками Аквилонии, имели с пуантенцами давние счеты. Однако надежные доспехи, быстрые кони и острые клинки неплохо защищали пуантенских бойцов; тут каждый владел мечом, каждый был воином - и не из последних. Закованная в сталь рыцарская конница графа Троцеро полагалась лучшей в королевстве, и немногие из врагов Аквилонии могли выдержать ее яростный напор.

Но против коварства бесполезны стрелы и копья, от тайного вора спасет не быстрый конь, а крепкий запор, и лишь мудрая предусмотрительность защитит от внезапного набега. Возможно, отец Зийны позабыл об этом, возможно, и не думал, ничего не опасаясь и полагая, что пуантенскому рыцарю в собственной его усадьбе не страшны жалкие оборванцы, бандиты, торговцы живым товаром из Зингары и Кофа, шемитские воры и прочая шваль. Но в один несчастный день с Рабирийских гор, что высились по другую сторону Алиманы, спустилась разбойничья шайка, достаточно многочисленная, чтобы справиться и с рыцарем, и с его оруженосцами и челядью. Усадьбу сожгли, добро унесли, людей перебили - всех, кроме пригожей дочери старого рыцаря. Ее изнасиловал главарь банды, а потом, через третьи руки, продал на кордавском рынке местному дворянину. Перекупщик уверял покупателя, что белокурая красавица сохранила девственность, но истина обнаружилась в первую же ночь. И тогда Зийна, дочь благородного пуантенского рыцаря, стала не просто наложницей Гирдеро, а презренной подстилкой, о которую вытирают ноги.