Эрнст Бутин - Поиск-86: Приключения. Фантастика

Застоявшийся конь боком-боком начал выворачивать на дорогу и пошел хорошей, размеренной рысью.

— Около барахолки сойдете, — негромко объяснял Тиунов. — Когда буду возвращаться с остячонком, вскочите с двух сторон. И — тряпку на морду ему, чтобы не пищал. Кто быстрей. На!

Коля Бык, не оборачиваясь, принял сверток, сунул его в карман зипуна.

Тиунов, откидываясь назад, остро глянул по сторонам: нет ли чужих глаз, подозрительных зевак? Но по улице тек в оба конца — на рынок и с рынка — обычный люд, заурядные обыватели.

Близ площади, когда уже стал явственно слышен шум толпы, Тиунов опять тронул за спину Колю Быка. Тот придержал коня, привстал. Тяжело ворочая головой на толстой шее, поглядел вправо, туда, где за низеньким забором виднелся берег. Грузно опустился на козлы.

— Не видать на пристани мелюзги, — полуповернулся к Тиунову. — Чего делать будем?

— А, черт, дрыхнут, что ли, коммунарчики? Или отменили свой субботник? — Тиунов задумался. — Ладно. Остановишься у чайной Идрисова, и — как договорились. А я — к монплезиру, к красному приюту. Посмотрю, в чем дело.

Коля Бык чмокнул. Слева, справа замелькали все гуще, все плотней лица, платки, картузы, кепки, наплыло многоголосье выкриков, ругани, гвалта.

— Разошлись в разные стороны! — приказал Тиунов, когда пролетка остановилась. — Да не увлекайтесь мелочевкой, карманщиной. А то проморгаете меня с остячонком. Смотрите, шкуру спущу!

Подхватил вожжи, подождал, пока оба скроются в толпе, и с ленцой выпрямился. Перебрался на козлы, широко зевнул, похлопал ладонью по рту. И слабо шевельнул вожжами.

Егорушка, ошеломленный размахом, сумятицей барахолки, прижался к стене кирпичного дома с вывеской: «Чай и пельмени Идрисова», вспомнил, что вчера проходил здесь с Люсей и остячатами, и с завистью подумал об Еремее и Антошке — тем не надо было тащиться на базар, не надо было все утро выслушивать теткины вздохи, причитания: «Охо-хо! — будет ли нонче хоть маломальский прибыток? Как же дальше жить, ежели не на что жить?» И хоть тетка тут же принималась жалеть Егорушку, он все равно чувствовал себя чужим, дармоедом-подкидышем, одним словом. И от этого было так тоскливо и муторно, что в пору завыть.

Егорушка отвернулся, посмотрел туда, где было народу пожиже, где под уклончиком угадывался в просветах меж домами широкий простор, виднелась река, синеватый дальний берег, и увидел, как сквозь растекающуюся толпу приближается караковый конь, недавно привязанный к воротам Дома водников.

Угрюмый здоровенный извозчик, который грозился дать по шее, неуклюже спустился с облучка и направился в чайную; из глубины коляски, из-под кожаного ребристого короба, выскользнул ездок.

И у Егорушки обмякли ноги — знакомой показалась худая, гибкая фигура с покатыми плечами, с длинными обвисшими руками: так же выглядел со спины бандит, который застрелил дедушку. Худой на миг оглянулся — нет, это был другой человек — в черной, округлой по верху шляпе, с толстыми, скрученными в стрелки усами, а тот — бандит — был и без шляпы, и без усов. Егорушка облегченно выдохнул.

— Чего стоишь? — тетка ухватила его за плечо, сунула в руки ведерко, кружку. — Ступай, зарабатывай на хлеб!

Невдалеке уже кричали невидимые Танька с Манькой:

— Воды, воды!.. Кому воды? Родниковая, свежая, холодная! Даром даем — пять рублей кружка!..

Голоса сестренок то затихали, удаляясь, заглушаемые гамом толпы, то слышались явственней.

Егорушка, у которого от неловкости, от стыда стало жарко щекам, тоже выкрикнул:

— Кому воды надо? Воду продаю!

Растерялся от своего писклявого голоса, ставшего каким-то просительным, заискивающим, и смолк. Бочком проворно скользнул в круговерть толкучки, перевел дух.

— А вот сера, кедровая сера! — перекрывая все выкрики, долетал чей-то чуть ли не счастливый голос — Пожуешь и есть неохота! Налетай, покупай, ребятишек угошшай. Дешево, вкусно, сытно!

Ну разве с таким рьяным торгашом сравняешься?..

— Пышечки свежие, пышечки вкусные, — выкрикивала неподалеку тетка Варвара, но голос ее был какой-то неуверенный, ненапористый. — Пышечки утрешние, еще теплые. Одну съешь, вторую захочешь!

Егорушка молча толкался между продавцами-покупателями, глазел на всякую всячину; драть горло, навяливая воду, больше не решился. Лишь изредка поднимал глаза на какого-нибудь незлого на вид мужика или бабу с добрым лицом, несмело предлагал купить кружечку, но от него отмахивались, даже не взглянув.

Шумит, бурлит барахолка, висит над ней галдеж и гомон.

И вдруг издалека наплыл чистый и переливчатый, как клик журавля, звук-зов, накатил еле слышимый дробный рокот, плеснулась пока еще плохо различимая песня, которую слаженно вело множество мальчишеских голосов… Все сильней рассыпался нарастающий рокот, все громче накатывались на барахолку упругие волны песни:

Егорушка, бодаясь, отпихиваясь локтями, вырвался из толкучки и замер.

На приумолкших торгашей, на озадаченных покупателей надвигалась из глубины тополевого коридора улицы неширокая, но плотная — плечо к плечу — колонна мальчишек, и толкучка попятилась, уплотнилась, давая дорогу этой твердо вышагивающей ребятне.

Переливался в голове колонны алый, текучий, как пламя, флаг, который несла тоненькая, в туго перетянутой гимнастерке, в красной косынке, девушка. «Люся!» — обрадовался Егорушка. Сосредоточенно глядя вперед, бил в барабан крепкий парнишка слева от нее; второй парнишка, рыжеголовый, справа от девушки, прильнув губами к сверкающей золотистой трубе, вскидывал ее, и тогда взмывали к небу торжествующие переливы.

Егорушка, спрятавшись за какой-то толстой теткой с мешком отрубей, чуть не закричал от радости, чуть не бросился к колонне, когда увидел в одном из рядов Антошку. Тот был серьезен, сосредоточен, смотрел перед собой неулыбчиво, старательно разевая рот в лад песне. Егорушка поискал глазами Еремея, который, конечно же, должен быть рядом с Антошкой, вытянул шею, привстал на цыпочки, но Еремея так и не увидел — не взяли, что ли?

Прошли ребята, и зашевелились, оживились барахольщики. Прогалина, пробитая отрядом, начала заполняться людьми, затягиваться — так затягивается ряской полоса чистой воды, оставшейся в болоте от уверенно, без раздумий преодолевшего трясину сохатого.

Егорушка, прислушиваясь к звонко-радостному зову далекой уже трубы, выбрался на окраину Базарной площади, увидел светло-стальную ширь реки, черный утюжок «Советогора», приткнувшегося к дебаркадеру, и, не отрывая глаз от фигурок детдомовцев, шустрыми муравьями облепивших вросшую в песок рыжую баржу, направился к берегу.