Александр Мирер - Мост Верразано

Амалия закрыла глаза; ее мучительно затошнило. Наверное, она непроизвольно сжала руку, и «магнум» выстрелил — вниз, в землю. Отчаянным усилием воли она переборола тошноту, взглянула на Берта. Тот не спеша спускался с крыльца.

Собака все еще ползла к дальнему концу террасы.

— Дьявол!! — снова закричал Лентини присев и выставив скрюченные пальцы. Берт подошел к Амалии и тихо сказал:

— Так… Что с ним теперь делать? Так и оставить?

Она покачала головой — словно бы непроизвольно, мыслей никаких не было. Она старалась не смотреть вниз, чтобы не видеть луж и ручейков крови. Краем глаза все-таки отметила, что толстяк сел, но снова упал. Берт спросил: «Убить его?», и она кивнула. Он прошептал: «Не смогу». Она опять кивнула. «Мы не палачи», — сказал Берт, и теперь она ответила: «Самые настоящие, самые настоящие…»

Так они простояли несколько секунд. Спазм отпустил горло, Амалия опять могла видеть и соображать отчетливо. Сицилийца нельзя оставлять в живых: как он ни испуган, он будет мстить, и начнется еще один виток, третий — решающий, третий заход, в жизни так всегда бывает. Руки трясутся, это плохо.

Она громко сказала:

— Господин Ленгини! Вы — верующий, прочтите молитву. Лентини сидел на ступеньках, опустив голову на руки. Слева от Амалии щелкнуло — она посмотрела туда: Рон, совершенно белый, открывал дверцу машины. Она перевела глаза на старого гангстера: он по-прежнему не шевелился. Амалия завела левую руку за спину, выключила Невредимку и ощутила в правой руке пистолет. Рука ходила ходуном. Амалия положила ее на сгиб левой, прицелилась в черную, с безупречным пробором голову и нажала на спуск три раза подряд.

Закрыла глаза. Берт подхватил ее на руки и посадил в машину.

С этого октябрьского дня след Умника и Рональда теряется. Амалия — иное дело, она объявилась через год и вернулась на работу в «Дженерал карз»; Мабен принял ее с

Готовностью. Но о тех двоих ничего определенного не известно, только слухи бродят. Адвокат Эйвона якобы дал понять — в тесной компании юристов, — что получает распоряжения от своего доверителя. Люди, близкие к «Рокуэлл интернэшнл», смутно толкуют насчет нового корабля, засылаемого к Марсу: на нем вроде установлен совершенно невероятный аккумулятор. Семье Аарона Стоуна, погибшего в Детройте, неизвестный прислал чек на крупную сумму. Сестра Рональда Басса получает чеки регулярно. Слухи… Слухи и предположения…

Правда, произошло также событие, вполне определенное и несомненное. Город Даллас, известный не только тем, что он — крупнейший город штата Техас, но и тем, что в нем убили президента Кеннеди, прославился еще раз. Именно в Далласе, перед входом в гостиницу «Хилтон», застрелили нефтяного воротилу Дана Эрикссона, главу компании «Мобил», члена совета директоров десятка компаний, и прочая, и прочая. Застрелили нагло, среди бела дня, в открытую, причем убийцу тут же прикончила охрана Эрикссона. Пресса взревела. Особую пикантность событию придало то, что стрелял Фил Малган, доверенное лицо гангстера-патриарха Лентини, погибшего за месяц до того на севере Испании при невыясненных обстоятельствах. По-видимому, только три человека догадывались о подоплеке этого убийства: Мабен, Бернанос и Си-Джи — особенно последний. Он гостил у родителей в Майами и утром, просматривая газеты перед завтраком, увидел фотографию террориста. Клем узнал это длинное лицо, узкий длинный рот и припомаженную голову. И солнечный ноябрьский день, продутый ветром с Гольфстрима, на секунду затянулся черной пеленой стыда и унижения.

Да, три человека догадывались, однако же и они не знали, где сейчас человек, запустивший всю эту дьявольскую карусель. Хотя Бернанос, купивший дюжину новых галстуков после известия о гибели Папы Лентини, готов был наизнанку вывернуться, чтобы познакомиться с «парнишкой», окоротившим грозу Нью-Йорка.

Но есть человек — его никто и никогда не спрашивал о Берте Эйвоне, — который мог бы поклясться на Библии, что за последний год видел его несколько раз. Это черный нью-йоркер, который много лет собирает плату за проезд через мост Верразано-Нэрроуз. Иногда — днем, иногда — ночью: какая смена выпадет. Он сидит в одной из восемнадцати будок, поставленных поперек широкой площади на выезде с моста, — точнее, в одной из пяти, в которых контролеры живые, а не электронные, — и к нему сплошной чередой подъезжают машины. Он принимает двенадцать долларов; когда нужно, дает сдачу, и каждому водителю, сказавшему «спасибо», непременно говорит: «Счастливого пути». Перед ним — цепочка автомобилей, ждущих очереди, за нею — двухъярусный съезд с моста Вер-разано, обрамленный гирляндами цепей-подвесок, уходящих ввысь, к невесомой громаде несущей арки, и вдаль, на бруклинский берег, улетает выгнутый пролет моста, и видно, какой он мощный и громадный, но все равно невесомый, как осенняя паутина.

У человека, сидящего в будке, потрясающая профессиональная память. Он помнит в лицо каждого водителя, проехавшего под его шлагбаумом хотя бы три-четыре раза, и, бывает, ошарашивает человека, говоря ему: «Рад вас видеть, сэр, давненько вы не ездили на Стейтен!» А огромного мужчину с толстыми руками и большим носом он помнит очень хорошо, потому что за последний год носатый толстяк проезжал мимо него трижды и каждый раз подавал в окошко будки двадцатку, отказываясь от сдачи.

Июнь 1997