Чарльз Стросс - Семейный промысел

— В деревне около двенадцати построек и все без окон. Дорога без покрытия, просто грязная тропа. В грязи возятся какие-то домашние птицы вроде куриц. Всё довольно неопрятное и ветхое.

Она проследила за человеческими фигурами и навела резкость на ограду.

— В ограде ворота, а за ними то ли платформа, то ли башня. Что-то большое выпирает из-за стены, но мне отсюда плохо видно. Могильный курган? Нет, вряд ли… другой период. Это же не викинги, это… э-э…

Из-за изгиба ограды вышел в поле зрения бык, тащивший за собой какое-то приспособление, вероятно, деревянный плуг. Человек, плевшийся за ним, выглядел не менее изнуренным, чем скотина.

— Все в каких-то балахонах. Женщины тоже. Одна из них кормит кур. Голова будто полотенцем обернута и скрывает лицо как мусульманская паранджа. Впрочем, мужчины одеты точно так же. Эта деревня выглядит такой убогой . Запущенной. Тот мужик с мулом… Должно быть в этих местах мул — эквивалент «БМВ»!

Мириам чувствовала себя не в своей тарелке. Сцены из учебника истории не по её части — она городское создание, взращенное в суматохе и грохоте урбанистической жизни, поэтому при виде жалкой нищеты деревни она испытала необъяснимое чувство вины.

— Должно быть это прошлое. Как известно, викинги высадились в Новой Англии в одиннадцатом столетии. А может быть это вообще невесть где. Как я могу сказать, не забравшись внутрь и не посмотрев, что там за оградой? Пожалуй, мне не обойтись без археолога.

Мириам присела и принялась щелкать фотоаппаратом. Вот три курицы, бессмысленно клюющие грязь у открытой двери, а сама дверь ни что иное, как древесный горбыль, криво прислоненный к стене хибары. А вот женщина (или мужчина — у всех бесформенные балахоны, так что невозможно отличить) склонилась над деревянной лоханью и опорожнила в неё ведро воды, затем что-то из неё выловила и раздавила. Мириам навела резкость…

— Хтош ти такойт? — рявкнул кто-то над ухом.

Мириам испуганно подскочила и уставилась на… оцепеневшего, пялившегося на неё широко распахнутыми глазами невесть кого. На вид лет четырнадцать-пятнадцать, одет в обноски, босой и… сидя она выше него. Руки-ёршики, ножки-проволочки, большие карие глаза и копна небрежно обрезанных «под горшок» волос. Время тянулось медленно. «Это кожная болезнь», — поняла Мириам и ей стало дурно, когда она отчетливо увидела красный рубец у него на шее. Он был истощен, не настолько, чтобы сойти за жертву стихийного голода, однако упитанным не назовешь. В руках он нервно сжимал палку, затем замахнулся…

Мириам злобно глянула на него и поднялась. Её правая рука двинулась к набедренному карману и стала рыться в его предательском зеве.

— А ну рискни, — грозно сказала она, сама себе удивляясь. Это было первое, что пришло ей в голову. Она уже вцепилась в рукоятку, но никак не могла вытащить пистолет полностью — зацепился.

Вот блин! Она принялась отчаянно трепать карман, не сводя глаз с лица мальчишки; ноги стали как ватные, внутри все сжалось в комок. Пока она пыталась высвободить запутавшийся в подкладке кармана пистолет, чтобы выхватить его до того, как крестьянин огреет её палкой, в памяти всплыло отчетливое воспоминание о том, как однажды её ограбили на улице, это ужасное чувство беспомощности.

Но он не огрел. Напротив, его глаза еще пуще расширились. Открыв рот, он заорал: «Ан зольдатен кроль!» Он развернулся, выронил палку и рванул прочь, прежде чем Мириам удалось что-то предпринять. Спустя минуту, до Мириам донесся его вопль: «Ан зольда!»

« Блин! ». Пистолет она так и не вынула. Страх окрылил её ноги. Она зажала в руке фотоаппарат и помчалась во весь опор обратно в лес, пренебрегая тем, какого шуму могла натворить. «Он чуть не саданул меня! Он вернется с подмогой! Нужно валить отсюда, да поскорее!» Жуткий страх гнал её покуда ветви не захлестали её по лицу и она не запыхалась. Вскоре карликовые яблони сменились более высокими, старыми деревьями и света поубавилось. Она брела, шатаясь, как пьяная, когда позади неё раздался необычный трубный глас — таких духовых она в жизни не слыхала.

Десять минут спустя она остановилась и прислушалась, захрипев от одышки, пытаясь угомонить колотящееся сердце. Она бежала не по дороге, а параллельно ей. Все её инстинкты кричали: беги! Но она почти задыхалась, поэтому, взамен, прислушивалась. Помимо того, что трубили тревогу, других звуков погони не слышно. «Почему же они меня не преследуют? — дивилась Мириам, мучимая неопределенностью. — В чем дело?» Через минуту она вспомнила о фотоаппарате. Оказалось, что в безумной спешке она посеяла заглушку объектива.

— Проклятье, а ведь могла сломать лодыжку, — проборматала она. — И тогда бы они схватили меня и…

Она замолчала.

Этот его взгляд… Осторожно сняв с плеча фотоаппарат, она переложила его в большой набедренный карман, решительно оглядела лесную опушку, затем мигом выпутала из другого кармана револьвер. Теперь, когда у неё в запасе вагон времени, это оказалось легко и просто.

— Он испугался, — изумленно сказала она себе. — Он боялся меня! Что он там кричал? «Всем атас»?

Она двинулась дальше, погрузившись в размышления. Звуков погони не было. Деревня, позади неё, скользнула во мрак, словно кролик, чей путь пересекся с рыскавшей в поисках добычи лисой.

— А от кого прячешься ты? — спросила она у всплывшего в памяти мальчика с палкой. — И с кем ты меня перепутал?

Снова лил дождь. Первое, что она увидела после переправы (сквозь ослепительную головную боль) — то, как Полетта скачет вверх-вниз, словно обезумевшая белка, и негодующе что-то выкрикивает, не отрываясь от видоискателя камеры.

— Идиотка! Что за чертовщина такая? Что ты вытворяешь, а? — потребовала она разъяснений, как только Мириам открыла заднюю дверь и бросила рюкзак на сиденье. — Меня чуть инфаркт не хватил! Уже второй раз за неделю и всё по твоей милости!

— Я ведь предупреждала, что будет сюрприз? — Мириам рухнула на пассажирское сиденье. — Господи, я вся завонялась. Отвези-ка меня домой, а после того, как я выйду из душа, я тебе всё объясню. Зуб даю.

Полетта вела молча, поджав губы. Наконец улучив момент, когда они стояли на светофоре, спросила:

— Почему я?

Мириам на минуту задумалась.

— Ты не знакома с моей матерью.

— То есть… А-а, понимаю. Еще что-нибудь?

— Да. Я тебе доверяю. Ты умеешь держать язык за зубами и не подвержена панике.

— Угу. Итак, во что ты вляпалась на этот раз?

— Трудно сказать. Возможно намечается сенсация века… Вторая за эту неделю. Плюс отличнейшая возможность всё бросить и быстренько смыться. У меня появилось несколько мыслей на этот счет… Даже больше, после того, как я провела по ту сторону полтора дня. Но покамест я не очень уверена.