Павел Амнуэль - Имя твоё...

– Ну? – сказал он вместо приветствия. – Отдохнула после вчерашнего?

– Ты пьян, – с отвращением сказала я. Что ж, так мне было даже легче разговаривать. Будь Валера, как обычно, вял, спокоен и настырно настойчив, я, возможно, и слов не сумела бы подобрать, а сейчас все происходило само собой, и Валера, от которого несло винным запахом, как от бочки, был мне противен до брезгливости. – Зачем ты пришел ко мне в таком виде?

– А в каком виде мне к тебе приходить? – озлился Валера и неожиданно спросил: – Мама дома?

– Нет, – сказала я. – На работе. Ты хочешь сказать, что пришел поговорить с ней?

Ирония сейчас до Валеры не доходила. До него сейчас, похоже, не доходило ничего – он всю ночь готовил себя к чему-то и действовал согласно принятому наедине с собой решению, будто запрограммированная кукла, Голем с горящими глазами.

– С тобой, – сказал он. – Я знаю, что ты мне изменила в этом проклятом Израиле.

Господи, как фальшиво звучали слова – но он действительно так думал, всю ночь представлял себе картину моей измены и напился, потому что представленное было ему невыносимо.

– Валера, – сказала я, – пожалуйста, пойди, проспись. Нам действительно нужно поговорить, но не тогда, когда ты в таком состоянии.

– Я в нормальном состоянии! – заявил он. – Я в очень нормальном состоянии, и ты сейчас это сама…

Он пошел на меня, я только теперь поняла, чего он хотел, и почему ему было нужно, чтобы мамы не оказалось дома, и какой огонь горел в его глазах тоже стало понятно – до одури, до дрожи в коленках, до тошноты, которая почему-то возникла не в желудке, а в затылке. Должно быть, я кричала, а может, мне только казалось, в ушах возник грохот, от которого стены зазвенели и начали падать, но это, конечно, было только мое ощущение, а на самом деле падать на меня начал Валера – медленно, как при замедленной съемке. Я успела сделать несколько шагов назад, уперлась спиной в стену, а он все падал, падал головой вперед и упал, наконец, к моим ногам, но не как поверженный и готовый каяться влюбленный, а как безразличный ко всему труп. Он еще падал, а я уже знала, что это труп, оболочка, из которой выскользнула душа, на мгновение мне даже показалось, что я ее вижу – неприкаянную душу Валеры, парившую под потолком и взиравшую с недоумением на собственное никчемное тело.

Гром в ушах стих, а тошнота осталась, и я сжала ладонями виски, потому что из головы стремилась вырваться то ли мысль, которую я еще не успела осознать, то ли боль, для которой не хватало места.

– Веня, – позвала я, – помоги мне.

Но ты не пришел. Должно быть, боль оттолкнула тебя. А может, мысль моя была непонятной. Я была одна – с трупом Валеры.

Он лежал лицом вниз, рубаха вылезла из брюк, почему-то это незначительное обстоятельство напугало меня больше всего, и вместо того, чтобы перевернуть тело, я опустилась на колени и принялась заправлять в брюки рубашку.

Я коснулась ладони Валеры, сжатой в кулак, и поразилась – ладонь была ледяной и твердой, будто человек этот умер давно, может, вчера, а может, неделю назад.

Я подняла взгляд к потолку – там должна была парить душа Валеры, я ее видела только что и хотела спросить, что же сейчас произошло. Желание было нелепым и при обычных обстоятельствах бессмысленным. Я подняла взгляд и увидела только знакомый светильник, в котором не было лампочки, потому что она перегорела незадолго до моего возвращения, мама выкрутила ее и выбросила, а сегодня, возвращаясь с работы, собиралась зайти в магазин и купить новую, не одну, а несколько, потому что нехорошо, когда в прихожей полумрак, а лампочки перегорают слишком часто.

Не было под потолком Валериной души, светильник разинул на меня пустую глазницу и сурово осуждал… за что?

Я провела ладонью по затылку Валеры – холодно, как холодно, Господи. Не человек – тело.

Решившись, я, наконец, взяла Валеру за плечи и перевернула – глаза его были пусты, зрачки закатились, а губы сложились в тонкую линию мучительной боли.

Неужели с ним случился неожиданный приступ, и сердце остановилось?

Я уже знала, что это не так. Видела – под левым соском рубашка была надорвана, и черное пятно расплылось по белой материи. Небольшое пятно – отметина смерти.

Ужас. Он пришел ко мне мертвым?

Я сошла с ума, если такая мысль могла прийти мне в голову. Валера был живым минуту назад, и, когда он наступал на меня, желая силой взять то, что считал принадлежащим ему по себялюбивому мужскому праву, не было на его рубашке никаких пятен – тем более кровавых.

Но тогда… как?

– Веня! – позвала я опять. – Веня…

Как ты был мне нужен!

Но между нашими душами в ту минуту стояла душа Валеры, еще не отошедшая, возмущенная, не понимавшая, скорбевшая о том, чего ее лишили.

Как?

То, что Валеру ударили ножом в грудь, даже у меня и даже в состоянии полного ступора сомнений не вызывало. Но здесь никого не было – только он и я. Я коснулась черной отметины на груди, и на кончике пальца осталось красное пятнышко, как бывало в детстве, когда мама водила меня в поликлинику, где вредная и толстая медсестра больно колола меня страшной иглой и, будто вампир, отсасывала в пробирку немного алой крови. Такой же алой, как кровь, вытекшая из сердца Валеры. Я знала это – именно из сердца.

Сколько времени я стояла на коленях перед телом и рассматривала собственный окровавленный палец? Минуту? Нет, всю жизнь. А потом жизнь кончилась, и я поняла, что… Ничего я не поняла, потому что мысль, возникшая не в мозгу даже, а где-то в позвоночнике, была не результатом какого бы то ни было понимания, но просто мыслью, какие рождаются самопроизвольно, ниоткуда и никуда не следуя. Нож в правом кармане.

Нож действительно лежал в правом кармане Валериных брюк – узкое открытое лезвие. Странно, что Валера не вспорол себе ногу, когда шел ко мне. Я вытянула нож из кармана за деревянную рукоятку, мне почему-то казалось, что на лезвии должна быть запекшаяся кровь, но ничего подобного я не увидела: чистое лезвие, холодный металл, такой же холодный, как тело. Наверное, холод тела охладил сталь, а может, наоборот, два холода необратимо перемешались, и никто не смог бы отделить причину от следствия, сказать, откуда куда перетек холод.

Я уронила нож на пол и поднялась с колен.

Я отошла в дальний конец прихожей и села на табуреточку, куда обычно усаживались гости, чтобы снять грязную обувь и надеть приготовленные тапочки.

Я сидела и смотрела на Валеру – он лежал головой ко мне, ногами к двери, и закатившиеся глаза, казалось, смотрели на меня. Я не могла понять смысл этого взгляда, в нем не было ни укоризны, ни обиды, в нем не было ничего, даже вопроса.

– Веня, – позвала я тебя, но ты не шел и не шел, и мне ничего не оставалось, как самой прийти к тебе – я не знала дороги, понятия не имела, где мне тебя искать, ты даже города своего не назвал при расставании, мы с тобой были, как двое сумасшедших – прилипли друг к другу, нам даже в голову не пришло обменяться адресами, будто это такая несущественная мелочь. Я не подумала тогда, что ведь знала еще вчера номер твоего телефона, и телефон твоего соседа, не знаю только, откуда появилось это знание, но появилось, значит, так было нужно, а теперь мне было нужно знать, как прийти в тебе…