Павел Амнуэль - Имя твоё...

Я не знала дороги, но поняла, куда идти, будто маяк засветился в моей душе – в ней было темно, черно даже, и вдруг вдалеке или, точнее, в глубине, где я и сама себя толком не знала, возник голубоватый свет, точка, слабо мигавшая, будто говорившая: сюда, сюда… Я пошла, побежала, помчалась, что-то свистело и кричало во мне, а потом огонь охватил все вокруг и мгновенно погас, а я оказалась здесь, в твоей комнате, на твоем диване, ты стоял передо мной на коленях и говорил, что мы теперь никогда не будем разлучаться.

– Так, – сказал я и прижал ладони Алины к своим щекам. – Когда пройдет твой стресс, ты, наверно, вернешься в Москву, и говорить станет гораздо труднее, поэтому все нужно решить сейчас.

– О чем ты, Веня? – почти не шевеля губами, спросила Алина. Я и сам толком не понимал – о чем, но был уверен, что понимание придет потом, говорил я сейчас так же, как писал, когда мне диктовал кто-то из моих «я». Слова произносились сами собой, я говорил и слушал, поражаясь тому, что говорил:

– Валера умер потому, что ты этого захотела…

– Я не…

– Сознательно ты не хотела этого, да, но так решило твое подсознание, наш общий инстинкт самосохранения.

– Но я…

– Он умер, потому что ты пронзила его сердце ненавистью.

– Я не…

– Послушай меня, пожалуйста. Тебе нельзя оставаться в Москве. В твоей прихожей лежит мертвый человек, и обвинять будут тебя – больше некого.

– Я останусь с тобой. Здесь.

– Я попробую тебя удержать, – мрачно сказал я. – Когда должна прийти с работы твоя мама?

– Господи, – прошептала Алина. – Мама… Я совсем… Я не могу оставить ее там одну с этим… Я должна…

– Погоди! – воскликнул я, еще крепче сжав ладони Алины в своих руках. Поздно. Я стоял на коленях перед диваном, на поверхности которого медленно расправлялись складки. Алина ушла так же неожиданно, как появилась, ушла, но все равно осталась – ее глаза были моими глазами, а она видела мир моим зрением, и раздвоенное сознание нисколько не мешало мне – нам – ни существовать, ни думать, ни принимать решения.

Я стояла на коленях перед телом Валеры, а нож валялся рядом. Возможно, на рукоятке были отпечатки моих пальцев – ни за что на свете я не смогла бы сейчас прикоснуться к этому предмету.

«Уходи, – сказал я. – Возьми самые необходимые вещи, предупреди маму и уходи немедленно. У тебя есть подруги? У кого из них ты можешь спрятаться хотя бы на день-другой?»

У меня были подруги – Аня и Оля, подруги еще со времен учебы в техникуме. Когда-то мы были как сестры – всегда вместе, и секреты у нас тоже были общие, мы могли полагаться друг на друга, а когда у Аньки случилась беда (ее избил и изнасиловал какой-то подонок в парковой зоне Сокольников, когда она шла с работы), мы не отходили от нее ни на минуту, она хотела покончить с собой, и я не знаю, что бы сделала, не будь мы рядом, а потом беда была у Оли, совсем тихая беда, о которой никому не скажешь, а нам и говорить было не нужно, мы все равно догадались и не позволили ей уйти, у Ани был кое-какой опыт на этот счет. Да, мы были подругами, и они говорили: «Лина, пусть с тобой никогда не случится того, что было с нами, пусть нам никогда не придется просиживать ночи у твоей постели». И – случилось. У постели им просиживать не придется, а у ворот тюрьмы…

Ты не должна так думать. Я не должна, знаю, прости, подумалось само.

Значит, Аня и Оля. К кому из них?

Я знал, что ни к кому. Аня вышла замуж год назад, и муж ее Костя, которого она боготворила, на самом деле был прилипала и альфонс, так мне казалось, и Оля тоже так думала, но мы не могли спасти Аню, потому что она не нуждалась в спасении, ей было хорошо, она светилась, отдавая всю себя томному прощелыге, я не могла прийти к ней и сказать: «Анька, мне нужно пожить у тебя пару дней, потому что меня будет искать милиция».

И к Оле я пойти не могла, но совсем по другой причине. Я знаю, Алина, можешь не вспоминать, я вспомнил сам, видимо, подумал твоей мыслью. Но должен быть выход. Оставаться здесь нельзя, уходить некуда.

Господи, я сама не знаю, как у меня получилось. Я даже не подумала, только захотела, чтобы он… Чтобы его не было в моей жизни… И его не стало. Но почему так?

Прекрати. Да, я больше не буду. Я не вижу выхода. Я тоже не вижу, но выход должен быть. Должен. Обязан быть.

Зазвонил телефон, и я не сразу понял – где именно. В Москве? Или здесь, на моем столе? Я слушала звонок и не узнавала – мой телефон звонит громче, надрывнее, будто у него всегда беда, и только с бедой он обращается ко мне, требуя, чтобы я подняла трубку.

Я сделала несколько шагов к гостиной, но я уже понял, что телефон звонит у меня, и это понимание, абсолютно сейчас не нужное осознание реальности вырвало меня, буквально выдрало с мясом из московской Алининой квартиры, из мыслей ее, из ее сознания и бросило в начавшуюся жару, а телефон надрывался, и я точно знал, что звонит Лика, не выполнившая своей угрозы дождаться послеобеденного времени.

Нить, связывавшая нас, разорвалась. Я был один в своей квартире, у меня дрожали пальцы, а мысли слиплись, как вялые карамельки.

– Да, – сказал я, взяв телефонную трубку обеими руками и поднеся ее, как мне почему-то казалось, к обоим ушам одновременно. – Слушаю.

– Веня, – беспокойным голосом сказала Лика. – С тобой что-то случилось? Почему у тебя такой голос?

– Какой? – пробормотал я, соображая, как поскорее закончить ненужный разговор, и с ужасом думая о том, что могу не вернуться к Алине, ничего не знать, ничем не смочь…

– Какой! – возмутилась Лика. – Я же слышу. Извини, я вчера вела себя, как свинья. Ты не работаешь? Я по голосу чувствую, что не работаешь. Я сейчас приеду…

Только Лики мне сейчас не хватало.

– Не нужно, – поспешно сказал я. – Я действительно не очень хорошо себя чувствую. Хочу полежать, отоспаться, ночью почти не спал, жара…

– Ты уверен? – с сомнением сказала Лика. – Отоспаться, конечно, нужно, но сейчас такая духота… Ты хотя бы окна не открывай и шторы закрой, особенно в спальне, она у тебя на солнечной стороне. Я забегу чуть позже… хорошо?

Должно быть, что-то в моем голосе было, заставившее Лику задать – пусть и после паузы – этот вопрос. Вчера она и спрашивать не стала бы, поставила бы перед фактом: приду, жди.

– Хорошо, – сказал я, это был единственный известный мне способ избавиться от Лики хотя бы на время. Она все-таки даст мне поспать хотя бы час, в этом я мог быть уверен, и явится как раз к обеду, чтобы проявить обо мне материнскую заботу – приготовить на скорую руку голубцы из полуфабриката, почему-то это было ее любимое блюдо, и она думала – мое тоже.

Положив трубку, я попытался сосредоточиться. Мне нужно было вернуться к Алине, я обязан был к ней вернуться, но будто жесткая пружина отталкивала меня, когда я наваливался на эту стену: мне казалось, что между мной и Алиной единственная преграда – стена, белая, бесформенная, будто ватная, но все равно жесткая и больно бившая в грудь каждый раз, когда я бросался на нее, пытаясь пробить.