Наталия Лазарева - Листьев медь (сборник)

Евгений Патокин спокойно курил, и, сощурившись, наблюдал детское любование осанистого Анпилогова очками своего научного шефа.

– Ну, – проговорил, наконец, начальник Испытательного комплекса, – первый этап мы выполнили. Результат предполагался. В основном, все штатно. Необходимо отметить высокую степень отдачи энергетической установки, предложенной коллективом академика Пеструхи и лично…

– Жрет, гадина, много, – сплюнул Женя кусочек табака.

– Дело даже н-н-ннеее в этом, – продолжил Пеструха. – Во-первых, подобные испытания крайне н-ннн-ебезопасны для окружающей среды и для нас с в-в-авми…

– А во-вторых, стоят немереных денег, – закончил Женя.

– И насколько немереных? – переспросил Анпилогов.

Женя Патокин замер, отвел сигарету, так, что она исходила дымом в сторону Пеструхи. Тот даже не поморщился и у обоих у них был такой вид, словно происходит нечто крайне важное и трагическое. Но взрыв опытного изделия к этому отношения не имеет.

– Ну, это дело бухгалтерии, вы, собственно можете справиться, – отрезал начальник Внешнего комплекса. – Вам и следует, обязательно следует справиться, Леонид Михайлович, иначе…

– Пеструха… Мать его… Принесло же… – бормотал Анпилогов, засовывая портфельчик степени Б в свой рабочий сейф.

Майка Городошница, всегда занимавшая стол в эркере, а нынче пересаженная за металло-пластиковое светло серое сооружение, и, если не было работы, сидевшая неподвижно, как сфинкс, уткнув ручку вертикально, кончиком пера в чистый лист бумаги – вдруг вскинулась. Анпилогов и забыл, что при Майке нельзя было произносить этого имени.

– Пеструха ровно ничего не делает спонталыку, Леник. Раз приходил – стало быть, возникла крайность.

– Голоса сообщали, что он сделал доклад в Наднациональной лиге. Назвал «Об особенностях применения корпов в отдельно взятом государстве», – заметил Демура, приподняв один наушник.

– Сотрудник Демура – вы сейчас сорвете отработку модели. Не забывайтесь, сами знаете – сроки поджимают, а у нас отработана только дюжина вариантов! – «И все – хреновые» – подумал он про себя. – Верните наушник на место!

Анпилогову уже давно казалось, что установленные на потолке и в углах противопожарные корпы несут и функцию прослушки, а возможно и используются как телекамеры, только он надеялся пока, что система расшифровки сигналов не отлажана и разбираться с их дурацкими разговорами пока некому. Но со временем…

Майка, видимо, не задумывалась о противопожарных корпах, поэтому упрямо повторила свое извечное:

– Пеструха всегда всем давал взаймы. И никогда не интересовался – на что. Просто вытаскивал из нагрудного кармана – и совал человеку в ладонь. А потом забывал об этом.

– Майя, эти ваши студенческие воспоминания….

Леник указал глазами на потолок, но Городошница не поняла или не пожелала понять, а гордо подняла коротко остриженную головку с густой шапкой тщательно подкрашенных волос, раздула хитро вырезанные ноздри и вжала перо авторучки в чистый лист.

Комиссия по испытаниям собралась в кабинете Кэтэвана поздним вечером. Леник был сегодня в ночной смене на Климаше, и его вызвали, в конце концов, хотя ему и вовсе не хотелось идти.

Решил, что жучить станут именно его, но оказалось, что он – последняя спица. Обсуждали все аспекты испытаний, планировали персонал, схемы. Дымили не переставая, Кэтэван зажигал новую сигарету от докуренной до предела предыдущей. Насколько понял Леник, в энергетическом плане рассчитывал и на имеющийся запас жидкого топлива, на установку Академии, и только потом – в малой степени на его имитацию. Поэтому Анпилогов осмелел и, как всегда принялся выпрашивать повышения социальных фондов для отдела, намекая, что от его специалистов слишком многое зависит. На это он, опять же, как обычно, получил от конкурирующих отделов ненавистное: «Ты и так, Михалыч, создал для своих тепличные условия». Потом Леник уже собирался авторитетно и туманно сообщить, что работы ведутся и, возможно, к следующему этапу…

Но вдруг коротко гуднул и засветился отдельный корп, стоявший в левом углу кабинета, тот, который привыкли называть красным – там раньше помещалась «вертушка», и по которому запросы шли непосредственно из-за красных башен. Саму же «вертушку» куда-то убрали. На этот раз корп воззвал очень строго. Кэтэван стремительно подскочил и надел наушники. По мере того как он слушал, лицо его менялось. Сначала оно демонстрировало почтительное внимание, потом внезапно покраснело, и Кэтэван резко вскинул руку со сжатым кулаком, но потом стал медленно опускать руку и разжимать кулак.

Затем, видимо, из корпа пошли очень громкие и грубые звуки.

Все молчали, никто не сдвинулся с места. Начальник комплекса содрал с себя наушники, прошагал к своему столу, взял портфель, сложил в него кое-какие бумаги, тщательно застегнул обе пряжки на портфеле, с трудом всовывая язычки замков в прорези, потом засунул портфель подмышку и быстро пошел прямо в противоположную двери стену.

Анпилогов, Пень и Синицын торчали на половине Климаши.

Ульяна, Фельдштейн и Демура – на территории корпов. Шкаф осуществлял объединение и трансформацию сигналов.

Листьев медь шумела в Климаше. Она маялась под дождем, медленно облетала, была высушена холодеющим осенним солнцем, потом снова мокла и принималась преть. Преть и пряно пахнуть.

Пень виртуозно создавал новую модель, вставляя штекеры все в новые и новые гнезда, плетя паутину разноцветных концов и цедя сквозь зубы: «Мы ее… мы ее…», а Анпилогов, жирно и равномерно покрывал формулами лист за листом. У него очень хорошо шло. Чернила мягко шли из авторучки, а шершавая бумага ровно впитывала альфы, беты, укороченное «де» дифференциала. Анпилогов заканчивал и тут же передавал бумагу Синицыну, и тот мгновенно рисовал сложную систему стрелок, перекрещивающихся дуг, каких-то валов, змеящихся обрывов и точек. Пень понимающе кивал и снова ткал свою паутину. На черных, шершавых, с въевшейся в текстолитовые бока пылью осциллографах торжественно плавали зеленые петли и седла, перетекали друг в друга синусоиды и медленно разворачивались фигуры Лиссажу.

Анпилогов время от времени брал черную трубку и звонил ребятам на корпах:

– Есть сигнал?

– Отличный сигнал! – отвечал Демура.

Шкаф работал нас совесть – он делил роскошные плавные кривые процессов, несущиеся с Климаши, и превращал их в ступенчатые подъемы и спуски, то есть принимал сигнал и совершал аналогово-дискретное преобразование, перемалывая огненные порывы Климаши в примерно соответствующие им ровные наборы нулей и единиц – подъемов и спусков.