Наталия Лазарева - Листьев медь (сборник)

Ну, я и пошел, так даже было лучше. И, надо же, ни бумаги никакой не спросила, ни пропуска.

Директор института оказался маленьким, шустрым и разговорчивым.

– Вы приехали писать о насекомой пушке?

– Да, да, – обрадовался я, – потепление, разрывы озонового слоя, активизация клещей – переносчиков инфекции…

– Пушка выбрасывает струю отравляющего вещества, расщепляющуюся на капли, размеры которых…

– Погодите, погодите… Но ведь капли оседают на растениях, на листьях, на невредных насекомых. И это как?

– Нет, вы не поняли, – обиделся директор, – капли точно соответствуют размерам именно этой породы клещей, и потому оседают только на их спинках. Больше капли нигде не осаждаются.

– Как это? – не понял я.

– Уж так рассчитан выстрел пушки, жидкостной снаряд предельной скорости и вязкости, разрывается на определенное число капель строго выверенных размеров. И вы должны понять главное – произвести столь тонкие расчеты нам помогли недавно установленные в лаборатории разбрызгивания корпы, ну, и, конечно же, специальное программное обеспечение, созданное сотрудниками института, которое производилось на основе строго определенной системы продвижений. Знаете, – он доверительно и лукаво глянул на меня – здесь уж не побалуешь – и зря в курилке не поторчишь, и в соседней лаборатории за чаем не засидишься – все регламентировано.

Я кивнул и быстро перешел на сотрудников института и поинтересовался возрастными категориями, а также тем, как они живут, велики ли семьи…

Директор назвал мне средний возраст сотрудников, число кандидатов наук и количество молодых семей, а потом перешел к проблемам исследования термояда.

Но я быстренько попросил показать мне лаборатории института, и директор отпустил меня побродить вместе с вахтершей в черном форменном пиджаке – остальные сотрудники, как оказалось, были на выезде.

И тут я снова принялся за свое – а нет ли в институте старейших сотрудников? Я бы написал «о преемственности поколений».

– Да есть тут один дед, Первачов его фамилия, – ответила дама в форме, хотя, может, и сама уже была бабушкой, – так и сидит в сарае, не выгонишь его.

– А в… сарае он что делает?

– Плазматрон там у него, – ответила вахтерша, и мы пошли в сарай. Когда проходили через вестибюль, поинтересовался, что это за мешки и что за номера.

– Ну, как что? – удивилась вахтерша, – Это посевной материал. У каждого сотрудника свой участок за городом, на мешках обозначен номер участка. Часть мешков уже отвезли, их хозяева картошку уже сажают. А в пятницу придет машина, отвезут остальные.

Сарай – металлическое сооружение с огромными гаражными дверями, стоял во внутреннем дворе института – грязноватом, залитом машинным маслом, уставленным проржавевшими стеллажами, ящиками с химическим стеклом, фрагментами испытательных установок. Как только мы вошли, в сарае зашипело и засветилось, словно в его глубине возникла шаровая молния. Я ненароком подумал: «Вот он и мой постный огонь».

– Первачев, а Первачев! – крикнула вахтерша, – Тут корреспондент, он прям от директора к тебе. Показывай свою сварку, не стесняйся.

И вот Номерпервый сам ко мне и вышел. Он оказался такой сухой и старый, что мне даже расспрашивать его было страшновато – еще переволнуется, давление там… Лицо у него худое, почти прозрачное, нос весь в красных прожилках, щечки – в сетке тонких сосудов, словно в румянце. Он показывал мне свое изделие, стоя в другом конце сарая за перегородкой, и гнусаво поясняя:

– Этот огонь называется – плазма. На самом деле – ионизированный газ, облако ионов. Температура очень высокая, может производиться сварка… Для достижения высокой температуры между анодом и катодом создается высокое напряжение, для чего устройство подключается к сети. Так вот: к сети.

И еще раз повторил: «К сети». Как будто его к чему-нибудь еще можно было подключить.

И только он потушил этот свой отнюдь не постный огонь, как я подобрался к нему и пристал:

– Мне о вас Федор Иваныч рассказал, и мне нужно…

И я был прав. Старик запыхтел, замкнулся, прожилки еще больше закраснелись, заалел даже кончик носа, и я заметил, что уж очень узок этот нос, почти плосок.

– Я – тут ни при чем. Я ничего вам не скажу… ничего. Вам нужно к Кубатому… в Яицк. У него там есть, есть… Или – к Китерварг. Я тут ни при чем, у нас тут сложная жизнь, голодно, тесно, я у детей…

А оттуда, из Учгорода, я решил переместиться в Ослябинск-5, но, как мне сказали в аэропорту «город временно закрыт», хотя и посмотрели с огромным уважением на все мои допуски. Ну, бутер солоноватый, это нам было не в новость, что-то тут всюду происходило, менялось, а Ослябинск вообще всегда был под вопросом, поэтому я переменил решение и попросил билет до Яицка. Дали.

Самолет сел в голой степи, и, я как спустился с короткого трапа, сразу почувствовал запах сухой полыни, который умудрялся пересилить даже топливный вонючий дух. К Кубатому пошел пешком, прямо из крохотного аэропорта. Шел по обочине обсаженной несколькими слоями тополей дороги, и, что удивительно, высмотрел в суховатой прямой траве среди тополей кучи огромных грибных шляп белого цвета. Дотопал, загрузился в город. Домишки там на окраинах – словно и в Плещееве – снизу каменные, сверху деревянные, чаще почерневшие. Я решил, что видимо, очень старые. На одном даже была надпись: «Здесь бывал Емельян Иванович Пугачев».

Топал я к центру, где виднелись серьезные кирпичные здания, коричневато-рыжие, с арками возле крыши – ну, как везде тогда строили, когда вообще начали строить, но по дороге наткнулся на церкву с маковками, заглянул – заколочена. Побродил еще, увидал разбитый местами бетонный забор, а за ним большие деревья. Потыркался вдоль забора – каким-то ветром, не полынным, другим, оттуда понесло – и вышел к здоровым воротам с чугунными зубьями, кое-где выломанными. Над воротами тоже была арка, а над ней надпись: «Парк им. Горького». Зашел, потому что не мог понять, чем оттуда тянуло.

Так, сначала – ничего особенного: густой сорняк под тополями, народу – никого, понятно – рабочее время, так я по аллее, потом деревья стали все выше, какой-то уже особой породы, вместо репья пошла гладкая, но сухая трава, и дорога потекла, вроде в гору, и просто я в этот лес погрузился, и тут земля оборвалась, за ней простерся песчаный склон-обрыв, а дальше – река. Здоровая!

Темно-синяя, мелкими буранчиками, бурлит, водит, а по ней идет плоскодонка – прям вровень с водой, сидят два мужичка – хиленьких, в каскетках, в пиджачках, один – с веслом, другой – на корме, и очень четко рулят на другую сторону, прям к степи, к берегу, заросшему густым кустарником, в котором даже отсюда видны яркие малиновые вкрапления. От реки идет водный вольный дух, а от кустарников – даже на таком немаленьком расстоянии – тянет розовым масляным запахом.