Наталия Лазарева - Листьев медь (сборник)

И я ему говорю:

– Так, господин. Сотрудник, скажем, музея. Я вот сейчас иду и обращаюсь к нашему торговому представителю. И – в консульство. И – в руководство выставочного концерна. А потом, вы совершенно неизвестное, непредставленное мне лицо, касаетесь вопросов собственности моей компании – не важно какой: существующей на самом деле или только гипотетической, материальной или эфемерной – и приказываете мне ее уничтожить?

– Собственность? Ах да, теперь еще и собственность. Что ж…

Человек со злобными глазами и ноздрями поднялся из-за стола, быстро повернулся к полкам, потер, как бы в задумчивости, пальцем корешок папки и внезапно шагнул в открывшуюся дыру в стене.

Я, как болван, постоял еще возле стола в этой затхлой коморке, попытался разглядеть, что там было написано, на этих измятых листках бисерным почерком, но так ничего и не разобрал. А потом, видно, от раздражения, взял один листок, свернул его и засунул в верхний карман пиджака, как когда-то засовывал в архиве изрисованные калечки.

Автобус, снова пустой, стоял у дверей музея. У шофера из-под брезентовой кепки с непомерно длинным козырьком, торчал кое-как перевязанный хвост курчавых рыжих волос, автобус он вел рисково – никто, кроме него, по этим несерьезным улочкам, так резво не скакал.

Но мне уже надоело дергаться, чихать я хотел на рыжего шофера. А чтобы не думать об этом дурацком событии, я вспоминал ту давнюю детскую историю. И видел перед собой шелушащиеся щеки, сопливый нос соседского хлопчика и слышал это его: «А вот может этой ерунды где-то и вовсе нет, а здесь у нас – навалом! И ты скажи – почем там ее можно будет продать?»

Почем я продам то, что у меня запасено? Почем? И – кому?

Максим не унимался. Анпилогову уже очень хотелось пойти обедать. Коллеги потянулись к ресторану. Там было намечено много, расставлены таблички с именами – кто рядом с кем сядет, и Леник должен был занять место с необходимыми ему людьми, чтобы впаривать им и впаривать эту бутер-итерную ассоциацию.

Но Максим все говорил.

– А как так получилось, что в тот момент, когда все находились в полной растерянности, рушились академические институты, люди уходили торговать на вещевые рынки, вы, даже не приостановив своей деятельности по сборке, с тем же составом людей, создали единственное в своем роде программное обеспечение – как вы его назвали по старой привычке – КЛ14-111, в просторечье – прок, организующий деятельность любого мало-мальски предприимчивого человека.

– Да ладно вам, господин Сокулер, – не выдержал Анпилогов, – что о нем говорить. Всего-то обычная бухгалтерская программа с небольшим набором аналитики, ее в те времена, как говорится, «только извозчики не писали». Да исуществуют примеры куда более успешных продуктов, вот, скажем бухгалтерские программы моего коллеги Сережи Курулиева. Сейчас у нас – куда более интересный цикл решений – КЛ14-115, версия С… Ну, это же общеизвестно. В решении используется и наше «железо». Мы – партнеры ряда малазийских компаний, поставляющих элементы…

– Спасибо, я читаю ваши пресс-релизы. Но любого, даже не сведущего человека весьма удивило бы, что ваша простейшая бухгалтерия с аналитикой – оказалась столь успешной.

– Что ж тут необычного? – деланно удивился Анпилогов, – Просто у меня очень приличные математики в команде, была создана удачная модель работы компании в условиях переходного периода. Рассмотрены многие ситуации, применены различные методики оценок. Я, как известно, покупал права на использование разработок различных мировых поставщиков, все лицензионно чисто – уже не раз проверяли.

– Да ладно вам, Леник, – вдруг грубо, панибратски проговорил Максим Сокулер, и Анпилогову даже показалось, что он скрипнул зубами.

Но лица Максима Анпилогов не видел, писака отвернулся, и только рука с белесыми вкраплениями продолжала исступленно мять сигарету в пепельнице. Но почему-то по положению головы Сокулера, по повороту шеи и расслабленности затылка, Анпилогов решил, что выражение лица Максима не изменилоcь, и было тем же – презрительно бесстрастным. – Ладно вам, Леник. Ну, купили вы эти приложения, ладно… Но вы же и базы данных купили, а там – бездна информации, самые разные показатели, опыт работы небольших компаний с нуля до процветания в самых разных странах мира, в самых разных условиях. И ведь всю эту кашу требуется еще и обработать, и адаптировать к нашим пенатам, и подключить пакеты с отечественным законодательством. Да здесь требуется супермашина класса С, а не то, что вы, как говориться, собирете «на коленке».

– Слушайте, вы, писака! Вы тут будете мне нести свою байду, а я вас, извините, кормлю, пою…

– Пошли вы – кормлю, пою… Я ни крошки здесь еще не съел… Пепельницу вот запачкал – сам вымою. Но вам, Анпилогов скажу… И у меня есть на это причины и очень серьезные причины. Ваш прок – вполне полезная штука. И на нем действительно вылезли и выжили кучи мелких компаний, лавируя между нашими дурацкими законами и подзаконными актами, подтасовывая факты, выдавая исправленную вовремя отчетность, добывая самыми невероятными – но сообразными закону способами! – кредиты… Честь и хвала вашему КЛ14 и т. д. Но эта программа требует переработки колоссального объема информации и очень серьезной вычислительной мощности. И отсюда я делаю вывод…

Тут, как говорится, их все семеро вошло… Группапотенциальных членов ассоциации, отобедавши, неся запахи жареного мяса и терпкий дух спиртного, вплыла в переговорную, окружила Анпилогова, принялась дотягиваться до его щетинистого уха, вынимать его из кресла, влачить в сторону ресторана, оттесняя от голодного писаки, задвинутого в бесплотно поблескивающий полировкой стол.

В Барокамере редко проходили общие собрания. Президент Анпилогов предпочитал вызывать людей к себе в кабинет группами и по одному и на это выделял специальный день.

Но тут он вдруг пригласил Майю и предложил собрать всех, кто был в это время на работе в помещении Гохрана – своего небольшого музея. Там особенно никто и не бывал, большинство почитало это помещение блажью президента и многие жалели о непрофильно занятой площади. Правда, Леонид Михайлович водил сюда различные делегации и журналистов. Люди, тем не менее, постепенно собирались, в какой-то мере обрадованные тем, что их сорвали с надоевшей монотонности жизни. Старшее поколение снисходительно разглядывало малазийские комплектующие, которые позволили Барокамере выжить в первые тяжелые годы саморазвития. С потолка свисали гроздья дисков и мышек, в стеклянных шкафах щетинились платы, лежали, свернувшись, черные кабели и зияли пустые корпуса. Залетевшие, наконец, в Гохран, молодые из отделов разработки, те, которым Барокамера платила стипендию на старших курсах университета, лишь бы они пришли работать именно сюда и не упорхнули за кордон, пристроились возле стендов. Обтянутые поблескивающим трикотажем дипломницы и нарочито неуклюжие дипломники, сгребающие пыль широкими, спущенными на бедра брюками. Девочки со смехом тыкали разноцветным маникюром в старинные неуклюжие клавиатуры, дипломники сжимали в низких неудобных карманах сигареты и оглядывались на дверь – нельзя ли покурить?