Наталия Лазарева - Листьев медь (сборник)

Немного успокоившись, Кэтэван уже очень деловито проговорил:

– Параллельно с реорганизацией пройдут огневые испытания.

– Да я же… всегда, – с радостной готовностью начал Леник.

Кэтэван Ламидзе осадил его, поглядев очень строго.

– Особые испытания. Затребована предельная экономия энергетических ресурсов. Предполагается работать изделие КЛ14 на подпитке, основанной на принципах… Плещеевского огнемета.

Леник опешил и закрыл раздвинутый было радостно рот.

– Это что же? Но ведь… сотрудник Кэтэван, принцип-то Плещеевского огнемета вовсе неизвестен. Появился в Гражданскую, деморализовал противника напрочь – и сгинул.

Кэтэван забегал по кабинету, не поворачивая головы к Анпилогову, и повторяя:

– С самого верху! С самого…Что-то у них там сдвинулось, заклинило. И теперь новый движок нужен – позарез! Давай, говорят, принцип огнемета – и чтобы сроки…Ты – имитатор? Моделист? Мне еще тебе объяснять. Ищи принцип. Не найдешь – придумай! Знаешь ведь – вся суть в том, что огнемет потреблял минимум топлива. Его огонь был – постный огонь. А отсюда еще раз повторю: предельная экономия энергетических ресурсов.

Окошко выдачи чемоданов притягивало к себе всех без скидок на партийные чины и должности. Анпилогов затребовал документы на испытания изделия, и, пока женщина отдела в белом, слегка подмятом халате шла к сейфу, он прижался лбом к стене над окошком.

Сначала прижался – потом отпрянул. В этом самом месте выдачи, на стене, сверху рамы, посередине, именно там, где прижималось лбом множество людей, образовался некий нарост – желтый, слипшийся, в темных трещинах. Его не мог ликвидировать никакой ремонт, даже после покраски он возникал вновь. Анпилогов всякий раз говорил себе, что не станет прикасаться к этому наросту над окошком, но в задумчивости и скуке все равно это делал.

Женщина отдела принесла Ленику металлический чемодан с документацией, и тот расписался в трех места: в амбарной книге по допуску типа А, потом в амбарной книге по допуску типа Б, а затем в прошитом блокноте по спецдопускам.

Помахивая чемоданчиком, Анпилогов пересек территории КБ «Запуск», поздоровался с инвалидом детства, обладающим большой деформированной головой, который работал садовником и звался Дворовым, открыл тяжелую чугунную дверь с засовами, миновал один турникет, где бодрствовал дежурный, и погрузился в зал испытуемых объектов. Здесь, играючи, он погладил по серебристому боку четырехметровую сигару астросферической ракеты, поддел плечом шар спутника, ударил носком ботинка в тороидальный корпус грузовой орбитальной станции. Деревянные, покрытые серебристой краской модели отвечали глухим стуком.

За залом находился еще один турникет, здесь дежурный обычно подремывал, ибо ходили только свои, но сейчас он был бодр, встрепан, даже перепуган.

Начальник отдела имитации, перешагивая через ступеньку, миновал лестницу и ворвался на Первую территорию.

Стойки Оби были сдвинуты в угол, а все остальное место заняли напольные и настольные алюминиевые, пластмассовые и даже деревянные ящики с разного вида экранами, окошками и прорезями – корпы. По комнате сновали наладчики в голубых комбинезонах с непонятной новой эмблемой на отворотах воротников, а среди них, как ни странно, покинув свою стоянку возле подоконника, суетилась Уля, то поглаживая гладкие лакированные бока ящиков, то проверяя, как вставлены в гнезда кабели своими точными, крепкими и так желающими казаться неловкими, пальчиками.

Старую мебель, видимо, вытащили, а вместо нее завезли коробки с деталями новой – легкой, прямоугольной, собираемой на винтах и гайках.

Из эркера тянуло гарью. Анпилогов выглянул и обнаружил на бывшем летном поле гигантский костер – это жгли старые столы, исписанные еще фиолетовыми чернилами и изрезанные от скуки перочинными ножами.

– Ах ты, бутер-итер хреновый с горчицей!.. – взвыл Анпилогов и с силой ударил секретным чемоданом о косяк двери.

Металлический гул размножился, пересек комнату и отразился в другом ее углу, возле бывшего анпилоговского стола, а именно – в стойках кроссшкафа. Как оказалось, в этой разоренной, забитой невесть чем комнате, только кроссшкаф, наконец, обрел свою сущность и расцвел, как неожиданно расцветает весной невзрачное сухое дерево.

Его выкрасили в темно синий цвет, его полки заполнили плоские коробки, увитые густыми, принявшими простые технические цвета проводами. С полок потоком стекали кабели и уходили в дыры фальшпола, чтобы, соединившись своей внутренней медью в разных невидимых глазу комбинациях, пересечь несколько помещений и влиться в приемные каналы любимого детища Леонида Михайлоаича аналоговой машины Климаши.

Начальник отдела имитации, нагнув голову, всем корпусом устремившись вперед, с сумрачно нависшими веками, с глубоко втиснутыми в карманы кулаками, летел к забору. У него оставалось несколько часов отгула за ночное дежурство, и он взял эти часы, только чтобы не видеть, что происходит.

Одним щелчком он вставил пропуск в ячейку с внутренней стороны турникета, несколько раз нажал на поручень, пока тот не поддался, потом вытянул пропуск из наружного лотка и двинулся по утоптанной тысячами утренних бегущих ног дорожке к автобусу.

Всего три остановки. Удобно, близко. И опять же – никакой связи с собственным ка-бе. Женщина трудится в совершенно другой (хоть и родственной) организации. Поехав туда однажды в местную командировку и зайдя за синьками в архив, Анпилогов и нашел себе ее.

Женщину архива, одетую поверх кофты и юбки в казенный белый халат из мягкой бязи, стиранный, истончившийся, вытянувшийся и измятый сзади, там, где она садилась.

Путь среди поздней темной зелени к крайнему подъезду белого, в шашечках, пятиэтажного панельного дома был обсажен низкими кустами, покрытыми мелкими белыми шариками – то ли цветами, то ли ягодами. Шарики возникали на кустах в конце августа, и, если их оборвать, кинуть на асфальт и надавить подошвой – с хрустом лопались, истекая каплей влаги.

Анпилогов сорвал, раздавил такой шарик и ощутил внутри себя тяжелый кол. Влажное лопанье шарика всегда приводило к этому ощущению.

Занавеска в окне первого этажа была задернута, и только край ее оказался слегка не дотянут, там виднелась стопка пожелтевших книжек и ножка настольной лампы. По верхней книге скользнула розовая тень пальцев, Анпилогов нажал на ручку обшарпанной двери, погрузился в затхлый, подсвеченный мясным запахом мусоропровода мир подъезда, миновал несколько ступенек и оказался возле угловой квартиры. Было не заперто.

Веруня прислонилась к стене в тесном коридоре, и Анпилогов, едва скинув пиджак, ухватил Веруню, приподнял, посадил на край тумбочки, откуда посыпались старые варежки и шарфы, уткнулся лбом в мягкую полость ее свитерка, приподнятого до выпуклостей груди – и надавил собой. Словно ту самую белую горошину с куста.