Яна Завацкая - Вернуться домой

- Дед, а отчего умер твой брат? Он тоже воевал?

- Нет, - ответил дедушка Франц, - он сидел в тюрьме.

Я молча уставился на него. Но дедушке уже не требовались наводящие вопросы - дедушку подхватил мощный поток воспоминаний и понес.

- Он был против Гитлера... да кто его любил, Гитлера этого? Миллионы! Миллионы людей погибли! Если бы ты знал, какая это была страшная война!

Мысли дедушки грозили ринуться по привычному руслу. Каждый раз, когда речь заходит о войне - он заводит одну и ту же шарманку: миллионы людей! Ужас! Зачем нацисты устроили все это?! Зачем погибло столько народу?

Неплохо было бы нашим молодым нацикам послушать дедушку. Особенно с их лозунгами "мой дед был героем".

Но сейчас меня интересовало другое.

- Деда, ну а что твой брат?

- Он в тридцать шестом ушел из дома. Я еще был пацаном, а он-то уже взрослый, студент. С тех пор мы с ним не общались. Мать с отцом не встречались совсем, а я потом его видел... Перед тем, как меня забрали на фронт. Да вот, подожди...

Дедушка перевернул страницы фотоальбома, раскрыв последний форзац, и из-за обшлага обложки выпало еще одно древнее черно-белое фото. Двое молодых людей. Один в форме гитлеровской армии, в пилотке набекрень - это, конечно, дедушка. Я такое же фото видел увеличенное - и там он один. А второй - повыше дедушки, в обычной тужурке и с выпущенным белым воротничком рубашки, но очень похожий... Те же серые, бескомпромиссно глядящие глаза, чуть встрепанные светлые волосы, черты лица наши, фамильные.

- Он очень высокий.

- Он здоровенный был, наш Вернер, - подтвердил дедушка, - был студент. В подполье ушел. Потом его посадили, он тут и сидел, в Хадене. В конце войны расстреляли.

- Да, - сказал я. На что-то более членораздельное я сейчас был не способен. Вот так и узнаешь на третьем десятке страшные семейные тайны. Интересно, а почему никто не рассказывал про этого Вернера? Моя семья - простые обыватели, очень далекие от всякой политики, почему бы и не вспомнить о том, что вот был у нас в роду настоящий антифашист, член Сопротивления. Может, он коммунистом был, потому и помалкивают?

Дедушка тем временем продолжал.

- Мать, твоя прабабка. Она ходила к Шеферу, сама ходила, просила.

- К Шеферу? - я вздрогнул.

- Ну да. К начальнику-то тюрьмы. Шефер же тогда и был начальником! Йозеф Шефер. Он и после войны выслужился... его вроде сначала посадили, а потом сразу выпустили, и он одно время был в Хадене бургомистром. Детей у него четверо было... Две девочки, два мальчика.

- Хайнц, - прошептал я.

- Да, Петер и Хайнц. Петер, тот инженер. По машинам инженер. А Хайнц, младшенький, тот пошел по банковскому делу.

- Хайнц Шефер, - повторил я.

- Да... а прабабка твоя - она к Шеферу тогда ходила. Может, говорит, как-нибудь отдадите, я бы его дома держала, не выпускала бы...А Шефер ей - ты что, дура, тебе надо сидеть тише травы, ниже воды... Он-то ведь знаешь, что учудил? Он Гиммлера хотел взорвать. И чуть не взорвал. Ко мне на фронте и то гестаповцы приезжали... да я что мог сказать - я понятия не имел, что он и как. Родители. Родители потом выкинули из дома все,что ему принадлежало. Фото выбросили, тетради его. Вот это у меня с собой на фронте было, потому сохранилось. А так - ничего, будто не было сына. Боялись. Тогда все боялись, внучек! Ты этого себе представить не можешь.

- Наверное, ты прав, дед, - сказал я, - мне этого всего действительно - не представить.

Я распрощался с дедом, сел в свой Ниссан. Меня колотила мелкая дрожь, идти так к Шеферше было нельзя. Да и время еще есть. Я оставил машину на стоянке у парка и решил дойти до места назначения пешком. Сумку с ноутбуком - на плечо, и вперед. Благо, погода располагает.

По дороге я снова позвонил Максу - по-прежнему никаких известий от него. Это очень странно и нехорошо.

Что-то изменилось сегодня в нашем деле. Наверное, разговор с Шварцем можно назвать переломным моментом. Во всяком случае, сейчас я уже четко понимал две вещи: во-первых, я буду заниматься этим делом , даже если мне за него совсем не заплатят.

Во-вторых, когда я найду девочку - а я, конечно, ее найду, я трижды подумаю, стоит ли возвращать ее Шеферше. И даже сообщать о том, где она.

Нет, про отца и Лауру я понял все еще вчера. Но вчера это было на стадии прозрения, догадки, внезапной гипотезы, изменившей мою точку зрения на взбалмошную пресыщенную девчонку, которая от жира бесится.

А сегодня я уже знал это совершенно точно.

Наверное, мотивы отца с начала были более благородными. Он искренне хотел воспитывать дочь. Но появилась новая семья, сын... а девочка оказалась непростая, начались проблемы в школе, пришлось обращаться к специалистам, и все равно. Учителя вызывали родителей в школу, ходил туда обычно сам Шефер - жена от попыток воспитывать падчерицу самоустранилась, видимо, неудачными были эти попытки.

Он обещал учителям, что побеседует с дочерью. И в самом деле беседовал. Конечно, он не наказывал ее физически, мы же не в средние века живем. Вызывал к себе в кабинет, обсуждал ее поведение в школе. Иногда, возможно, накладывал какое-то наказание - вроде домашнего ареста или недели без мороженого. По правде сказать, Шефер не знал, что делать с этой девочкой. Если бы она плохо училась, безобразничала - тут было бы проще, это он мог понять. Но она вела себя слишком вызывающе, говорила слишком по-взрослому правильно... Она раздражала, если сказать откровенно. И может быть, больше всего раздражало то, что ее и не за что было ругать. Получалось, что Шефер вынужден в школе выслушивать всякую ерунду, а претензии даже предъявить некому. Нельзя же всерьез требовать "а ну немедленно начинай интересоваться шмотками и общаться с девочками, как все нормальные подростки". А когда он начинал про участие в уроке, Лаура вполне резонно напоминала, что она - одна из лучших учениц класса, и что бОльшая часть работает на уроке значительно меньше, чем она.

Вообще она была очень рассудительная, возражала логично, резонно. И в то же время она была виновата. Это раздражало. Шефер ощущал, как в горле поднимается страшный, неконтролируемый ком ярости - еще немного, и он не выдержит, хлестнет по этой наглой, самоуверенной девкиной роже. Но конечно, трогать ее было нельзя, у них же приличная семья, и Шефер отходил к столу, пил минералку, успокаиваясь и приводя мысли в порядок.

Но однажды в нем что-то сломалось.

Ей исполнилось тринадцать. И вот опять начался этот тягостный разговор, это исполнение родительского долга, доводящее до исступления... Шефер перечислял учительские претензии, Лаура возражала. Он не выдержал и взревел. Девочка испуганно замолчала, отшатнувшись, схватившись за край стола.

И тогда он вдруг увидел ее в другом свете.

Наверное, был включен только торшер. Шефер очень устал на работе, была планерка, встреча с клиентами, голова гудела, как чугунная. Лаура стояла перед ним навытяжку - маленькая, испуганная. И вдруг он увидел, что под ее блузкой уже выделяются вполне заметные полушария. Наверное, она была в мини-юбке, в очень легкой одежде - дома ведь. И возможно, как раз было жаркое лето.