Чарльз Ю - Как выжить в НФ-вселенной

Биохронометр, вживленный под кожу моего левого запястья, показывает, что я провел здесь уже почти десять лет из своей личной продолжительности жизни. Точнее, девять лет, девять месяцев и двадцать девять дней. Именно столько времени прошло для меня, для моего тела, для моего сознания. Грубо говоря, это отражает, сколько раз я вдохнул-выдохнул, моргнул, перекусил, поспал, сколько чего отложилось у меня в памяти.

И если я правильно понимаю, мне уже перевалило за тридцать.

Думаю, нет нужды говорить о том, что ремонтникам вроде меня нечасто обламывается что-то в плане секса. У меня последний раз было пару лет назад. Просто случайная связь и не совсем с человеком — с девушкой-гуманоидом. Но, по крайней мере, без рубашки она оказалась ого-го. Мы пару раз потусовались вместе, и у нас дошло-таки до чего-то более серьезного, но в конце концов ничего не вышло: я так и не смог разобраться с ее анатомией — а может быть, она с моей. Все же, за исключением нескольких неловких моментов, кажется, было неплохо. То есть мне-то точно, но, думаю, и ей тоже. Она отлично целуется — я надеюсь, это был все-таки ее рот или что-то вроде. В принципе, так и так это бы кончилось ничем — не та химия мозга, никакой способности к любви. У нее, в смысле. Или у меня.

В последнее время я даже секс-роботами редко стал пользоваться. Это когда тебе тринадцать, думаешь: вот было бы здорово оказаться в мире, где будут такие автоматы: сунул, например, доллар, и секс тебе гарантирован. Потом ты вырос — все так и есть, стоят на улице секс-автоматы на монетках. Вот только ничего особо классного тут нет. И из-за того, что это нисколько не избавляет тебя от постоянного одиночества, от тьмы и пустоты, и из-за того, что — ну противно же. Все знают, зачем ты заходишь в будочку, — друзья, соседи, родные. Знают, потому что сами туда наведываются. Еще из-за того, что технология не сильно-то ушла от консолей первого поколения. Но никто не жалуется — за доллар-то.

Когда живешь так, как я, понятие года теряет смысл, как и понятие месяца, и недели. Дни вылетают из сетки календаря, как выбитые стекла из окон, как кубики льда, вытряхнутые из формочки в раковину, и остаются лежать в ней грудой одинаковых, безымянных, без-датных кусков времени, постепенно расползаясь в совсем уж неразличимую массу. Что сейчас — суббота, пятница, понедельник? Тринадцатое апреля или второе ноября? Никак не отделить один день от другого, не вместить каждый в свою коробочку, в двадцатичетырехчасовой набор событий, имеющий начало и конец, в страницу ежедневника. Все вместе, вперемешку — ясное морозное декабрьское утро, проведенное с отцом, и длинный ленивый вечер в конце августа, закат, который, кажется, будет длиться вечно, солнце замирает на горизонте, каждая минута растягивается так, словно пытается подвинуть предыдущую, время течет медленно-медленно, как патока, густой лавой поднимаясь откуда-то из океанских глубин и застывая на поверхности новорожденным островом.

Здесь не сказать чтобы удобно, но и неудобства особого тоже нет. Здесь просто никак — полная нейтраль, нулевая точка на шкале комфорта-дискомфорта, занимающая место точно посередине между бесконечной правой полуосью положительных оценок и бесконечной левой полуосью оценок отрицательных. Жизнь на нуле, в начале координат, ни там ни здесь, в сведении собственной сущности и существования к некоему бесконечно малому пределу.

Разве можно за всю жизнь так и не выйти из нулевой точки? Провести целую жизнь ни здесь ни там? Здесь, в этой капсуле, можно. Такой ее создал отец. Не спрашивайте меня почему. Если бы я знал, я знал бы ответ и на многие другие вопросы. Я знал бы, почему он ушел, где он сейчас, что он там делает, когда вернется и вернется ли вообще.

Где он был все эти годы? Думаю, там же, где и сейчас.

Сейчас я уже не скучаю по нему. Ну, большей частью. Я и хотел бы, но, к сожалению, время правда лечит. Причем независимо от того, хочешь ты этого или нет, и ничего тут не поделать. Стоит тебе немного отвлечься, и время заберет твою боль, твои утраты и даст тебе вместо них знание и опыт. Время — это машина по переработке страдания в понимание. Первичные данные — грубые, сырые, тяжелые — собираются воедино и переводятся в другой, более понятный вид. Отдельные события в жизни человека преобразуются в нечто другое, в память. Что-то при этом безвозвратно теряется, и ты уже не можешь вернуться к изначальному моменту в его первозданном, необработанном виде. Пути назад нет — время не даст тебе такого шанса.

Фил оказался прав, ремонт мне просто необходим — временной переключатель практически накрылся. МИВВИ сообщает, что на остатке топлива мы даже до головного офиса компании не дотянем. Эд лижется, как ненормальный, будто решил дыру себе в брюхе протереть — он всегда так делает, когда нервничает. Смотрит на меня: мол, ну ты же человек, ты должен что-то придумать.

— Это из-за меня? Я что-то сделала не так? — спрашивает МИВВИ. Она всегда и во всем винит себя.

— Нет, это я сделал что-то не так.

— Это из-за меня ты сделал что-то не так?

— Ты сама-то поняла, что сказала? Ну считай, что из-за тебя, если тебе так будет легче.

— Спасибо. — Вот теперь она довольна.

Конечно, переключатель сломал я, пытаясь жить ни в каком времени, пытаясь обмануть его, вползти куда-то между прошедшим, настоящим и будущим. Ограничители хронодвигателя всегда можно было обойти, оставив переключатель где-то посередине, ни на одной из возможных передач, и живя в каком-то подвешенном состоянии, в настоящем и в то же время не совсем в настоящем, в определенной неопределенности. Никогда не принадлежать конкретному моменту времени. Быть не там, где ты сейчас. Или, точнее, не там, когда ты сейчас.

Н-Н это позволяет, удобный режим. Вот только я им чересчур злоупотреблял. Как основную передачу его использовать нельзя, он для такого не предназначен. Это вообще не передача, скорее что-то вроде круиз-контроля — опциональная приблуда для временного использования, равно ненавидимая конструкторами и сторонниками «чистого» хроноперемещения. Она неэстетична, не вписывается в общий дизайн и здорово увеличивает расход топлива. В общем, машине от нее один вред. А я вот жгу кучу лишнего горючего, чтобы жить вне хронологии, вне памяти, в мире без будущего, в сплошном настоящем. Плохой я пилот, плохой пассажир, плохой сотрудник. И сыном я был тоже плохим.

Эд вздыхает. У собак это почему-то всегда получается на редкость искренне, ни капли фальши. О чем он думает, интересно? О чем вообще думают собаки? Судя по этому вздоху, Эд видит меня насквозь — и все равно не перестает любить.

Спрашиваю МИВВИ, какая у нее была выставлена оптимистичность прогноза. Говорит, «крайне низкая». Командую пересчитать для просто низкой.