Кир Булычёв - «Если», 2002 № 12

— Мама, чем питается рак?

— Настоящий? Живой?

— Ну да.

— Падалью, наверное.

— Мама, а где у нас в доме хранится падаль?

Они решили, что падаль — это что-то необходимое в хозяйстве. А живого рака им подарил приятель. Поскольку мама дежурила в поликлинике и не могла отрываться от дел, они принялись звонить мне.

— Дед, — кричал Тима в телефонную трубку, — у нас рак сидит в ванне. Воды много, а он не радуется.

— Наверное, кислорода мало.

— Да ну, — знающе возражал Тима, — у одного мальчика рак сидит в трехлитровой банке. Там воды меньше, а он радуется и прыгает!

— Может, тоже от недостатка кислорода?

Короче, рак сдох.

И потрясенные потерей, Тима и Степа печально, но торжественно похоронили рака недалеко от дома.

В аллее Славы.

В самом низу одной из стел скромно нацарапано: «Рак».

В мае 1994 года я прощался с Виталием. «Аэлита» была упакована и отправлялась в Новосибирск. Мы с Мишей Миркесом вызвали машину. Подойти к редакции она не смогла, ремонтировали дорогу, Виталий вышел нас проводить. Он страшно переживал: ждал с минуты на минуту Катю и Костю, чтобы познакомить их со мной, а они опаздывали. И машина уже двинулась, когда раздался крик счастливого Виталия. Прибежали все-таки Костя и Катя.

И мы еще раз обнялись с Виталием.

И никому в голову не пришло, что встреча эта — последняя.

В феврале 1983 года в Новосибирск прилетели два шотландца. Поэт Биш Дункан — черноволосый, в модных стальных очках, и художник Джон Сильвер — коренастый и двуногий, в отличие от исторического однофамильца-пирата. Шотландцы ходили в кильтах, клетчатых юбках. Рядом с мужиками в юбках ни один сибирский писатель ходить по городу не захотел, поэтому к шотландцам отрядили меня. Но строго предупредили: Биш Дункан — известный профсоюзный поэт, а Джон Сильвер — известный преуспевающий художник.

Что это значит, я должен был догадаться сам.

Впрочем, шотландцы особенных хлопот не доставляли. Ну ходят два мужика в юбках, недоброжелательно всматриваются в окружающее. Павел Коган мечтал, «…чтоб от Японии до Англии лежала родина моя…» Видимо, шотландцы чувствовали смутную тревогу. Каторжан не вели по пустынным улицам, и цепи не звенели. Мамонт не трубил за бугром. Женщины отворачивались от гостей. Джон Сильвер еще издали начинал улыбаться каждой симпатичной сибирячке в дубленке и в мохнатой шапке. Но чем ближе мы подходили, тем суровее сжимались губки моих землячек. «Не дам!»

Впрочем, и гости оказались не без странностей.

Биш, например, называл себя поэтом шахтерского профсоюза. Я потом полистал книжку его стихов и убедился, что Биш не врал. Называлась книжка «Salt» («Соль»), а иллюстрировал ее Джон Сильвер. Тоже, наверное, принадлежал к тому же профсоюзу. Решив, что шотландцам интересно послушать про сибирских художников, я рассказал им о Николае Грицюке, который пишет в своей мастерской, а маленькая противная собачонка сидит на столё и ест помидоры.

— Он член профсоюза?

Я пожал плечами, шотландцы нахмурились.

Тогда я рассказал им о знаменитом Виталии Воловиче, как он в Свердловске сидит на огромном чердаке, переоборудованном под мастерскую. Иногда перед ним раздевается женщина. По делу, конечно. А в углу стоит ужасная давильная машина с колесом, похожим на судовой штурвал. «Когда пишешь с натуры, чувствуешь себя голландцем».

— Он член профсоюза?

Я пожал плечами.

И рассказал о художнике Леше Ложкине, который недавно получил массу премий за живописное полотно «Хорошо уродилась рожь на полях Бардымского совхоза!». И рассказал про совершенно никому не известного художника Сеню Зотова, вырвавшегося наконец в Париж. Женился Сеня на еврейке, и сбылась мечта всей его жизни: показать свои работы Марку Шагалу.

Шагал пришел.

Сеня разложил по полу и расставил вдоль стен свои, скажем так, несколько переусложненные офорты, гравюры и литографии. Совсем недавно эти работы нагоняли бешеную тоску на партийных секретарей, отвечавших за идеологию Сибири.

Но Шагала интересовало другое.

Он прошелся по мастерской — маленький, сутулящийся.

Он тяжело вздохнул и повернулся. «Молодой человек, — сказал он со своим неистребимым витебским акцентом. — Когда мне было столько лет, сколько вам теперь, я брал козу, рисовал козу и у меня получалась коза. Когда мне было столько лет, сколько вам, я брал сосуд, рисовал сосуд и у меня действительно получался сосуд. А вы берете козу, рисуете козу, а у вас получается сосуд. Вы берете сосуд, рисуете сосуд, и у вас получается коза… — Он помолчал. Потом спросил с изумлением: — Молодой человек, что вы собираетесь делать в Париже?»

— Он член профсоюза? — спросил Биш.

Я обалдел:

— Шагал?

— Ваш коллега.

— Зотов? Не знаю.

Мое признание поразило шотландцев.

Позже, из книжки Биша я узнал, что в Шотландии существуют глубокие соляные копи (впрочем, не такие глубокие, как в Величко, под Варшавой, где на глубине шестисот метров капля падает в такую плотную воду, что по ней не бегут круги), и шотландские горняки всегда готовы к забастовке (но все же не создали своей «Солидарности»), и еще много чего узнал. Правда, все это не было для меня большим откровением. Наш отечественный профсоюз покрывал тогда одну шестую часть суши.

В общем, шотландцы заскучали.

В Академгородке я вывел их на холодный, продутый всеми ветрами берег. Шотландцы отворачивались, поднимали воротники, но послушно шли за мной. Их почему-то заинтересовали темные точки, рассеянные по заснеженному пространству.

— Кто эти люди?

— Рыбаки, — ответил я.

— Они на работе? Это их работа?

— Вряд ли. Скорее, хобби.

— Как хобби? — обвел горизонт Джон. — Их много! Они члены профсоюза?

— Разумеется, — ответил я. Гости меня достали. Я ведь не мог сказать, что почти все эти люди попросту сбежали с работы. — Когда много работаешь, требуется отдых.

Сильвер недоуменно засопел, Дункан нахмурился.

— В такое время суток, — извинился профсоюзный поэт, — у вас в Сибири можно выпить чашку чая?

Я взглянул на часы.

Столовая Дома ученых была уже открыта.

Все они врут про поэзию и про живопись, думал я, усаживая гостей за столик. Наверное, решили завербовать меня в шотландскую профсоюзную разведку. Наверное, мало кто соглашается работать на шотландскую профсоюзную разведку, а им нужна точная информация, вот они и закидывают удочку.

— А в это время суток, — осторожно спросил Биш, удрученный появлением официантки с чаем, — у вас в Сибири можно выпить чашку чая с молоком?

Официантка кивнула мне, и мы отошли к бару.

— Иностранцы?

Я кивнул.

— Коммунисты?

— С чего ты взяла?

— Да всякую дурь несут.

И поджала губки: