Уолтер Йон Уильямс - «Если», 2002 № 07

С. Лем говорил о «гетто» в пространстве литературы, в которое фантастика сама себя загоняет. Но обеспечить «низкому» жанру достойное место невозможно одним лишь жестом отрицания этих границ — такой жест создает новые границы из мрамора и льда, из тревоги и заботы, преодолеть которые еще сложнее. Надо все же признать для начала жанровое и художественное своеобразие той разновидности литературного письма, которую мы называем фантастикой и которая нам интересна не потому, что она «тоже литература», а потому, что в ней есть своя особая интонация и своя особая внутренняя форма. Это литература меняющегося мира, которая стремится художественными средствами продемонстрировать происходящие изменения во всей их человеческой и космической полноте. Вариации этой главной темы (изменчивость мира) фантастики различны: исторический прогресс, параллельные пространства, гости из высокоразвитых цивилизаций или из прошлого, появление которых дает новый контрастный взгляд на современное человечество. Или, как в цикле Ларионовой, реализация образов-мелодий картин Чюрлениса. Фантастика оказалась единственным жанром литературы, способным не только воспринять, но и опередить происходящие изменения, подготовить к ним читателя. Герой «Понедельника…» Стругацких с улыбкой полагал, что «через десять — пятнадцать лет любой школьник будет лучше разбираться в общей теории относительности, чем современный специалист. Для этого вовсе не нужно понимать, как происходит искривление пространства-времени, нужно только, чтобы такое представление с детства вошло в быт и стало привычным». Действительно, главная сила НФ — не в точности прогнозов, не в подробности пересказа научных теорий. Фантастика формирует новое мировоззрение, необходимое для жизни в постоянно меняющемся мире.

Человек традиционного общества испытывает страх перед бездушными пространствами космоса. Крестьянин, перебравшийся из деревни в город, угнетен бесчеловечностью технической культуры. Вчерашний школьник, начитавшийся брошюр о вреде лженауки кибернетики, всерьез опасается бунта машин. С помощью науки и техники человек создал вокруг себя новую искусственную среду. Но жить в искусственном мире невозможно. Необходимо его переобустроить и понять как мир естественный, сообразный законам природы и имеющий место для человека. И себя переустроить в согласии с этим пониманием. Лучшие произведения 60-х — как раз об этом. Угрозу, которую несет в себе техника, фантасты описывают без наивности. Неаккуратное обращение со сложными системами способно стать причиной катастроф («Встречники» Савченко), а ограниченный взгляд не сразу способен заметить чрезвычайные ситуации, оценить последствия (любимая тема Биленкина); слепая вера в прогресс часто оборачивается личным крахом для героев иронических новелл Варшавского, о творчестве которого Лем как-то сказал, что в одной папке этого автора «может уместиться вся западная фантастика». И у Варшавского, и у Гансовского находим критику «виртуальной реальности», замещающей подлинный мир. «Наше поколение поняло, что знание может быть опасным», — резюмирует герой «Дома скитальцев» Мирера.

Но главная опасность вовсе не в сложности управления и не в накопленных запасах оружия. Мир техники живет по собственным законам — и неизбежно пробует подчинить себе человека, превратить его в марионетку. Инферно планеты Торманс в «Часе Быка», выродившаяся цивилизация Пути в «Доме Скитальцев» и другие подобные образы представляют собой нечто большее, чем метафоры политического застоя. Советские фантасты пытались в конкретных формах выразить и описать главную проблему философии техники, определяемую искусственным, вне-природным характером современной цивилизации. Проблема в том, что человек, превращающий себя в пружину собственноручно созданного механизма, перестает быть человеком. «Часть этого мира» С. Гансовского — одна из ярких иллюстраций «постмодернистского» кризиса.

Противоречие между искусственным миром техники и полнотой человеческого бытия в советской НФ решалось, как правило, идеалистическим образом — путем открытия в самом человеке неизвестных удивительных качеств. Эти качества могут быть врожденными (дети в «Доме скитальцев» Мирера невосприимчивы к «пересадке личностей») или развиваться специально («Открытие себя» Савченко). Они могут необычайно расширять границы и способности разума — идея «Третьей сигнальной» Гансовского до сих пор любима фантастами. Или, напротив, речь может идти об особой близости к природе, позволяющей не зависеть от ограничений искусственного мира — разумный волк в рассказе Биленкина «Город и Волк» помогает остановить вторжение внеземных форм жизни. Даже столкновение с явлениями космического масштаба, превосходящими любые человеческие способности («Лунная радуга» Павлова), служит лишь поводом для напоминания о подлинных глубинах человеческого микрокосма.

Именно этот глубинный потенциал обеспечивает человечеству «фору», позволяя одержать верх над сорвавшимся с тормозов окружением. Иногда для решающего успеха достаточно даже символической победы: в «Сказке королей» Ларионовой представитель умирающей сверхцивилизации, похитивший людей «для изучения», возвращает им свободу, убедившись в их витальной силе и жизненном превосходстве.

Дополнительные способности не означают отказа от инструментов науки и техники. Это новый шаг в развитии, позволяющий удержать искусственный мир под контролем и в то же время придающий искусственному новый смысл.

Фантасты 60-х не испытывали страха перед прогрессом. У них хватало отваги взглянуть прогрессу в лицо, продумать возможные перспективы человека и человечества. Для «третьей волны» формирование научного мировоззрения — это способ и условие решения существующих в обществе проблем.

Советская фантастика «золотой эпохи» стала наследницей линии, идущей от К. Циолковского. Освоение космоса в ней — не прихоть звездоплавателей, а естественный путь развития, определяемый самой природой разумного существа. Преобразование природы и выход в космос здесь рассматриваются как этап формирования нового человечества, осознающего свое место во Вселенной и ответственно относящегося к собственному могуществу.

Идейная доминанта НФ 60-х совпала с пафосными концепциями философии русского космизма от Н. Федорова, К. Циолковского, В. Вернадского и А. Чижевского. Человек вовлечен в космическую историю, является ее элементом и действующей силой. Его свобода, разум и амбиции обусловлены законами природы, которая через разумных существ сама себя преображает. Понимание вселенского потенциала человечества должно повлечь переход к новой морали космической эры, не оставляющей места для индивидуалистических инстинктов.