Уолтер Йон Уильямс - «Если», 2002 № 07

Именно «полный», внутренне полноценный человек является подлинным инструментом космической истории. Благодаря тому, что в нем есть нечто сугубо человеческое, внутреннее, природное, которое по значению превосходит все его рассудочные определения и технические квалификации.

Советская НФ иллюстрирует и защищает идеи пантеизма, поэтому неудивительно, что в атеистическом обществе она начала выполнять еще и квазирелигиозную функцию. Формирование контрастного взгляда на современную цивилизацию здесь часто служило тому, чтобы обозначить ее временный переходный характер, подчиненность фундаментальным историческим законам космического и человеческого бытия. Наиболее ярко и подробно идеи космизма были разработаны в творчестве Ефремова. Но у многих других фантастов 60-х нетрудно найти элементы подобной философии: мечту о практическом бессмертии, представление о разуме как о преобразующей силе галактического масштаба, о неизбежности гармоничных контактов между разными обществами и цивилизациями. В фантастике 60-х наука и техника — не «нежить», а канал, через который в мир человека входят космические законы.

Конечно, романтические представления о прогрессе, победный пафос космических полетов сегодня выглядят не очень убедительно. Многие мечты и пожелания прошлого сбылись, а счастья обещанного все нет. Человек и общество нисколько не изменились оттого, что мы заполнили планету умной техникой. Новый нравственный человек в этих условиях так и не вырос — более того, развитие технической цивилизации оказалось связано с моделью потребительского общества.

Неудивительно, что тот ответ на вызовы времени, который давали фантасты 60-х, сегодня встречается в штыки. Однако они и сами понимали: мир меняется, и пришедшее после них поколение будет озабочено уже не теми проблемами, что волнуют героев их книг.

Желание западных славистов увидеть в советской НФ прислужницу тоталитарного режима, пропагандирующую идеи «русского космизма, русского коммунизма и русского эсхатологизма» (И. Хауэлл), у нормального читателя не может вызвать ничего, кроме улыбки. Тем более, что заокеанские авторы все чаще демонстрируют нам образцы «американского космизма» — Н. Кресс, В. Виндж и многие другие явно читали «Туманность Андромеды».

Для современной российской фантастики характерно повышенное внимание к вопросам психологии, негативным эффектам механизмов социальной мобилизации. Образы, связанные с технологическим развитием, чаще всего получают негативную оценку. Однако не следует выплескивать ребенка вместе с водой: тотальная деструкция космических утопий, к которой тяготеют иные авторы, грозит обернуться полным цинизмом и бессмыслицей. Исступленное пережевывание личных обид и инфантильных эмоций, выплеснувшееся на страницы сегодняшних книг, — это вариант инферно посильней ефремовского.

Не будем забывать, что сегодняшнее поколение «стоит на плечах» предшественников. Новые смыслы, художественные образы и приемы, фейерверк идей и литературное мастерство шестидесятников сформировали сегодняшние традиции жанра. И, кстати, определили причины его популярности.

Нет сомнений, что лучшие произведения «третьей волны» найдут отклик среди нового поколения читателей. Интеллектуальная смелость, стремление избавиться от предрассудков и иллюзий, воспринять реальные проблемы и создать оригинальные художественные решения… Право же, у научных фантастов 60-х есть чему поучиться. □

Владимир ХЛУМОВ

РОКОВЫЕ ПИСЬМЕНА

Москва: Вече, 2002. — 400 с.

(Серия «Жестокая реальность»).

7000 экз.

Этот автор не вписывается в привычные читателю и издателю каноны стандартной фантастики. Но давно известно: то, что выделяется «лица необщим выраженьем», подчас оказывается гораздо интереснее и глубже. Правда, нередко выясняется, что уход от традиции в безвоздушное пространство эксперимента оборачивается пустотой — и современный мейнстрим дает тому немало примеров… Но с Владимиром Хлумовым все иначе. Его книги продолжают традиции классической русской литературы — хотя при желании автора можно было бы назвать и постмодернистом. Однако, в отличие от большинства современных экспериментаторов, проза Хлумова теплая, человечная. Его героям сопереживаешь, вместе с ними мучаешься неразрешимыми вопросами бытия, и непривычная литературная форма тому как раз способствует. Пожалуй, это можно назвать философской фантастикой, причем на слово «философская» стоит сделать ударение.

Сборник «Роковые письмена» содержит как старые вещи автора («Санаторий», «Кулповский меморандум», «Театр одного зрителя»), так и новое произведение — «Прелесть». Подзаголовок «Повесть о Новом Человеке» весьма точен — речь действительно идет о пришествии героя, который якобы несет принципиальное обновление, новое мышление, спасение… короче, все в духе идеологии «New Аgе». А с христианской точки зрения, Вадим — один из кандидатов в антихристы. Его воля действительно начинает искривлять реальность, для него не проблема превратить человека в насекомое (привет Пелевину!), он, в духе философии Карлоса Кастанеды, способен, перемещая «точку сборки», менять «описание мира», а стало быть, творить впечатляющие чудеса. Такой вот мексиканский кактус вырос на российском суглинке. Кажется, еще немного, еще чуть-чуть — и у него получится. Но… По существу, «Прелесть» — это ответ на вызов «Эры Водолея», причем ответ на современном языке. За которым, однако, стоят вневременные истины.

Что касается старых произведений, то они, конечно, проигрывают на фоне «Прелести». «Санаторий» — типичная антитоталитарная повесть перестроечных времен. Теперь мы уже знаем, где сердце спрута. А что дальше? То же самое — «Кулповский меморандум» или «Мезозойская история».

Но если изменить направление взгляда — увидим, как авторская мысль движется от временного к вечному.

Барри ЛОНГИЕР

ВРАГ МОЙ

Москва: ACT, 2002. — 637 с.

Пер. с англ. А. Кабалкина, Н. Евдокимовой.

(Серия «Золотая библиотека фантастики» ).

15 000 экз.

Большинство отечественных любителей фантастики знают милый и бесхитростный фильм «Враг мой» по повести Барри Лонгиера, удостоенной аж трех наград — «Хьюго», «Небьюла» и премии журнала «Локус». Повесть, конечно, сложнее фильма, как оно обычно и бывает, однако суть осталась неизменной; две, на первый взгляд, абсолютно чуждые друг другу и находящиеся в состоянии перманентной вражды расы (в данном случае людей и рептилиеподобных драков) могут найти общий язык, если два представителя этих рас сойдутся лицом к лицу вне навязанных социальных и пропагандистских установок.