Олег Овчинников - Семь грехов радуги

— У меня, кажется, линза выпала, — растерянно признается он.

— Что, в пиво?

— Вроде бы…

Первые две минуты я просто истерически смеюсь, попутно пытаясь припомнить, чей копирайт стоит под строчкой «Что вы, братцы! Я ж за вас потерял в атаке глаз!» — неужели Кутузова? — а Пашка и так и этак крутит над головой пивную кружку, рассматривая на просвет.

Говорил же ему: не воображай, пей из бутылки. Вот в узкое горлышко он бы в своем теперешнем состоянии точно не попал. Пьяный снайпер!

Линзу нам удалось выцедить минут через пять при помощи чистой марлечки и воронки. Пива, которое при этом пришлось слить в раковину, было немного жаль, но пить его, после того, как в нем побывал глаз, пусть искусственный, Пашка отказался.

— Я тебе не доктор Ватсон! — заявляет.

— Конечно, — говорю, — ты больше на доктора Бладда похож! — И жутко радуюсь собственной шутке. Хотя, если подумать на трезвую голову, что смешного? Ну доктор, ну пират, но не одноглазый же.

Пашка достает круглую пластмассовую коробочку с раствором, промывает линзу и возвращает на место. Когда он смотрит на меня вопросительно, дескать, «ну как?», мне кажется, что его правый глаз выглядит теперь заметно пьянее левого. Еще бы: пивом залил, не водой!

Убирает коробочку с раствором в карман и там нащупывает что-то.

— Кстати, — говорит он и тянет из кармана пакетик с «уликами»: моей коньячной рюмкой и календариком.

— Вот это верно, — одобряю. — Пиво лучше пить из рюмки: смотрится эстетичнее и линзы вылавливать легче.

— Ты пьян, — морщит Пашка муравьиный лоб, отставляет рюмку в сторону и подцепляет клешней закладку-календарик. — Бумага полиграфическая, глянцевая, — докладывает. — Никаких отпечатков, кроме тех, что присутствуют на рюмке, не обнаружено. Без напыления и следов постороннего химического воздействия.

— Так ты и это проверил? — поражаюсь Пашкиной бдительности.

— Естественно, в первую очередь. Недаром же эти календарики раздавали всем приглашенным на проповедь. Но тут все оказалось чисто. Другое дело тираж…

— А что с ним? Что-то я не припомню никакого тиража.

— Неудивительно: его там нет. Пришлось выяснять в типографии.

— И сколько? — спрашиваю и даже глотать перестаю в ожидании ответа.

— Много, — значительно кивает Пашка. — Очень много. Думаю, число экземпляров на этом листочке просто не поместилось бы. Даже если печатать его вдоль большей стороны. — Он располагает закладку горизонтально, помогая мне наглядно оценить масштабы типографского заказа, и продолжает: — Кроме того, выяснилось, что только часть календариков отпечатана на русском языке. Есть точно такие же, но на них дни недели, названия месяцев и список грехов на оборотной стороне написаны по-английски, по-немецки, по-французски… И еще на сотне с лишним языков. Причем, например, на календариках с китайскими иероглифами указаны месяцы лунного года, и так далее. Но самое странное…

— Что? — спрашиваю. — Что? Говори, не то бутылкой пришибу!

Но Пашка только улыбается, загадочно и снисходительно.

— На всех календарях стоит один и тот же год. Ты хоть удосужился взглянуть — какой?

«Разумеется нет! — укоряю себя мысленно. — Не удосужился». И тянусь нетерпеливым взглядом к календарику, но Пашка, опытный интриган, поворачивает его обратной стороной ко мне, вдобавок прикрывает своей клешней, так что над его скрюченными пальцами мне отчетливо видно только слово «УБИЙСТВО» на кроваво-красном фоне, и я с тоскою думаю, что да, без него, похоже, сегодня не обойдется. И Пашка станет первым, кто в действительности умер от любопытства. Причем чужого.

Но я все же иду у него на поводу и покорно позволяю вовлечь себя в томительную угадайку.

— Будущий? — предполагаю.

— Не-а. — Пашка довольно качает головой.

— Прошлый?

— Не-а.

— Значит, нынешний?

— Ладно, не мучайся. На всех календариках указан один и тот же год, — повторяет Пашка. — Солнечный, лунный и даже лунно-солнечный, но везде первый.

— В смысле? — пытаюсь сообразить.

— Без смысла. Просто первый. — И Пашка великодушно подносит мне к самому носу календарик с проставленной вверху гордой, но одинокой цифрой. Единицей.

И словно бы кто-то невидимый нашептывает мне на ухо слова, и я повторяю их — странные слова с ускользающим смыслом.

— Миссия мессии, — говорю я, — в усекновении скверны.

Но мой язык уже порядком заплетается, отчего таинственная фраза выходит у меня немногим разборчивее, чем у странного субъекта с пыльным мешком.

«…румяней и белее? — произнесла она заученную фразу, не обольщая себя надеждой на ответ, поскольку зеркало в массивной бронзовой раме, установленное на каминной полке, явно не относилось к породе говорящих. Впрочем, никаких слов и не требовалось, хватало и одного придирчивого взгляда, чтобы убедиться, что минувшая ночь не привнесла во внешность девочки сколько-нибудь существенных изменений, оставив ее все такой же миниатюрной, стройненькой и прехорошенькой.

— Да, да, прехорошенькой! — вслух повторила девочка и, наморщив носик и сведя к переносице васильковые глазки, состроила одно из своих премилых личик, которое у зеркала, будь оно хоть трижды говорящим, не повернулся бы язык назвать гримасой, миной, физиономией или кое-чем похуже.

Закончив приводить себя в порядок, девочка облачилась в нежно-голубое платье и по узкой деревянной лесенке спустилась в гостиную, где ее уже поджидала матушка, не по-утреннему деловая и чем-то заметно озабоченная.

— Ты очень кстати, — объявила она, не успела скрипнуть последняя ступенька под башмачком любимой дочери. — У твоей бабушки снова проблемы.

— У этой старой маразматички? — поморщилась девочка. Утро, начавшееся так безоблачно, грозило без перехода превратиться в ночь трудного дня.

— Она не старая, а пожилая, — нахмурила брови мать девочки и со вздохом признала: — Что до остального, то тут я вынуждена с тобой согласиться. Все мы не молодеем с годами, тем паче не становимся умнее, но лишь у немногих этот процесс приобретает поистине катастрофические черты. Нашей бабушке повезло, ей посчастливилось войти в элитное ядро группы избранных из числа этих немногих. Уже тот факт, что она отправила нам весточку не с голубиной, а с куриной почтой, причем выбрала несушку из разряда золотокладущих, свидетельствует о многом.

— Да уж, — присвистнула девочка. — Редкая курица добредет до середины леса. Особенно сейчас, когда окрестности так и кишат хищниками и золотоискателями. И что за тревожную весть принесла под крылышком бедная Ряба?

— У бабушки вышла из строя ее чудо-печка. Что немудрено: ведь еще до ее приобретения я, хоть и не склонна к пророчествам, предсказывала, что сия грешная конструкция долго не прослужит. Печка — не водяная мельница, и топить ее следует дровами, а не мелкими волнами. Но нет, пресытившись чудесами магии, моя мамаша на старости лет стала отдавать предпочтение техническим чудесам, и вот результат: престарелая ведьма сидит у разбитой печки и тщетно пытается вспомнить хотя бы простенькое кулинарное заклинание.