Олег Овчинников - Семь грехов радуги

— А твое окружение? Друзья, родственники? Не все же такие честные. За них тебе не боязно?

— Разберемся, — успокаивает он. — В конце концов, это моя работа — вскрывать тайные пороки, так что, заражен я или нет, для меня мало что изменится. То ли дело ты… Подумай: кто ты был неделю назад? Обычный веб-дизайнер, вкалывающий за четыре сотни зеленых в месяц. Ну хорошо, за пять!

Я не переубеждаю его, молчу о том, что в последние полгода, когда крупные корпорации закончили передел рынка дизайнерских услуг, я и три сотни в месяц считаю большой удачей.

Я часто испытываю неловкость, говоря о зарплате… Да и в прочие моменты жизни — тоже.

— Зато теперь, — обещает Пашка, — ты поведешь людей к свету.

— К цвету, — каламбурю. — Был такой слоган — у фирмы «Эпсон», кажется. «Сделай свой мир цветным!» Только, боюсь, никто за мной не поведется.

— За тобой одним — нет. Но когда нас станет много…

— И в какую сторону мы их поведем? — интересуюсь.

— Вопрос даже не в этом.

— А в чем?

Бешеный кролик игриво подмигивает мне пивом залитым глазом и спрашивает:

— Кто идет за «Клинским»?

— Сегодня, — отвечаю, — самый цветной!

И принимаюсь исступленно хихикать, глядя, как торопливо Пашка осматривает свои конечности, только что с табуретки не падаю от смеха. Хотя спроси меня кто, по какому, собственно, поводу, я вряд ли смогу поделиться с ним своей радостью.

В час тридцать снова включилась магнитола. Не потому, что я такой памятливый — память медленно отступала под натиском пенистой и искрящейся пивной волны, — а потому, что я, такой сообразительный, догадался заранее ее завести. Однако вместо родного голоса мне предложили прослушать блок рекламы. Потом еще раз. И еще.

Должно быть, один и тот же блок повторили пять раз подряд, поскольку Пашка четырежды спрашивал у меня:

— Шурик, а у тебя бывает дежа вю?

Потом реклама закончилась, и я целую минуту был счастлив. Минута счастья — много это или мало? Я думаю, кому как, но мне лично почти хватило.

В динамиках было тихо, только время от времени что-то негромко бзденькало. Впрочем, не исключено, что источником звука служила чайная ложечка, которой Пашка помешивал свое пиво. Потеряв доверие к кружкам, он пил его мелкими глотками из кофейной чашки, а иногда, забывшись, дул на взбитую ложечкой пену, прежде чем отхлебнуть.

Минута молчания затягивалась.

— Это сколько ж наших сейчас родилось? — подал голос Пашка, и тут, как по команде, магнитола ожила.

Но вместо обычного Маришкиного «а вот и я!» эфир заполнил суровый и заспанный мужской голос.

— Ночные новости, — объявил он. — Экстренный выпуск. — И смолк.

Я напрягся. Таким вступлением и интонациями можно довести нервного слушателя не хуже, чем внеплановым «Лебединым озером».

— Что за новости? — оживился Пашка.

— Не знаю, — сказал я. — Надеюсь, не о нашествии на столицу зеленых человечков. А также голубых, синих и…

— В студии Сергей Дежнев, — вновь заговорил диктор. Повторил для слабослышащих: — Ночные новости. Экстренный выпуск. — И вдруг выдал: — Ночь, господа! — Пауза. — Пора любви и отдыха от трудовых будней. — Пауза. — Московское время. — Пауза. — Один час сорок две минуты. — Пауза. — Что в сумме составляет… — Продолжительная пауза. — Нет, уже сорок три минуты.

Тут, должно быть, ему удалось наконец собраться с мыслями, потому что дальше текст пошел без пауз, лишь с небольшими заминками, хотя и не менее странный.

— В Советский Союз с официальным визитом прибыл федеральный канцлер Австрии Фред Зиновац, — доложил выступающий и вдруг, неслыханное дело, рассмеялся. — Извините, вспомнилось. Просто сегодня четверг, а… По четвергам меня всегда заставляли проводить политинформацию в классе. Не сейчас, в школе… Хорошее было время, а? Советский Союз, Фред Зиновац, школа… Сейчас, правда, время тоже ничего. Один час сорок пять минут. Иначе говоря, без четверти два. Температура воздуха в столице… — Голос куда-то поплыл, затем вернулся, чтобы извиниться: — Прошу прощения, У меня термометр обледенел. Так что, по идее, ниже нуля. Хотя через три дня уже первое апреля, воскресенье. Красный день календаря.

На этот раз Пашка без лишних слов протянул руку к пульту, прерывая экстренный выпуск новостей.

— Нельзя, — с осуждением сказал он, — пить на работе.

— А за рулем? — спросил я. — Можно?

— И за рулем нельзя, — ответил Пашка, протягивая мне пустую чашку.

Я со вздохом плеснул в нее немного из бутылки и напомнил:

— Только закусывай. У тебя же мероприятие — не забыл? Смотри не посрами честь российской… Эй! Ты куда, балда, сахарницу потащил?

Выпроводил я его только в начале третьего.

— Напомни, чья завтра очередь звонить в семь утра? — спросил он перед уходом.

— Твоя, естественно. Мне по своей воле в такую рань не подняться, — ответил я и… не обманул, конечно, поскольку сам в тот момент был уверен в том, что говорю. но здорово ошибся.

Потому что без четверти семь меня разбудил звонок в дверь. Пятый или шестой: на предыдущие я не отреагировал, посчитав их продолжением сна.

Босиком прошлепал в прихожую, прищурившись, поглядел в глазок… и убедился, что все еще сплю и вижу кошмар, навеянный прослушанной на ночь сказкой.

«Алеутурук!» — вспомнил я, глядя на причудливый головной убор, целиком закрывающий вид на лестничную клетку. Но, приглядевшись, понял, что ошибся. Она просто не была красной, громоздкая соломенная шляпа с кожаным ободком вокруг тульи.

— Кто там?

— Это я, — донесся из-под шляпы знакомый голос.

— А чего сама не открыла? — проворчал я, открывая дверь.

— Я сумочку свою где-то… — сказала Маришка, шагнула в прихожую и прислонилась к стене, как будто этот единственный шаг отнял у нее все силы. Стянула перчатки, сняла идиотское сомбреро с целиком закрывающими лицо полями…

И тут уж я прислонился к стенке — так что теперь мы стояли друг напротив друга, как часовые по обе стороны от распахнутой настежь двери, — и не сполз по ней на пол только потому, что вовремя уперся ногой в полочку для обуви.

Господи, подумал я, какой интенсивный цвет!

Ее кожа и волосы были не бледно-зеленые, не цвета сельдерея или осинового листа, не мятные, салатовые или бамбуковые. Из тех полутора десятков оттенков зеленого, которые обязан знать и различать уважающий себя дизайнер, к ним ближе всего был изумрудный, возможно даже малахитовый.

Короче говоря, они были очень насыщенного, не просто зеленого, а ТЕМНО— и вместе с тем ЯРКО-зеленого цвета! И я не знаю, чем и как долго надо заниматься, чтобы добиться такой интенсивности!

«Убью, — с отчаянным спокойствием, какое приходит лишь в паре с похмельем, подумал я. — Вот сейчас покраснею и убью».