Николай Бодров - Пришельцы. Выпуск 2

Осушали стопки не спеша, смакуя горькую, думая каждый о своем. За окном, не утихая, лил дождь.

— А Колбухина ты не слушай, — вдруг выдал дядя Гриша, промокая усы тылом ладони, — гони его в шею, этого Колбухина.

— Вы и его знаете?

— Кто же его, ирода, не знает? Весь Оболонск его знает, лиса старого.

Снаружи постучали. Дядя Гриша никак не отреагировал на этот стук — спокойно набрал на хлеб селедочной икры, густо размазал, глубоко, по-молодецки прикусил бутерброд.

В дверь постучали подольше, понастойчивее.

— Стучат, дядя Гриша, — сказал Алексей, — я схожу открою.

Старик и это пропустил мимо ушей. Ухватив горлышко бутылки цепкими красноватыми пальцами, он поднял ее, оценил уровень содержимого, крякнул довольно, но стопки наполнил только наполовину.

— А вот выпьем сейчас по чутку, я тебе все про Колбухина-то и расскажу.

В дверь застучали так громко, что Алексей не выдержал, встал.

— Я все же открою. Вы погодите, дядя Гриша, я мигом.

Обходя край стола, он случайно глянул на «Столичную» и вдруг заметил: «Эва! Водка-то не убывает!»

«Вот так фокус! — бормотал про себя Алексей, открывая дверные крючки. — Интересно, какого-то еще полку к нам прибыло…»

Распахнул наружные двери и обмер — на крыльце стоял дядя Гриша, улыбаясь во весь редкозубый рот. Одной рукой он держал над собой мокрый насквозь старомодный женский зонтик, другой — обнимал распухший от неизвестного содержимого полиэтиленовый пакет.

— Вы? — только и сумел вымолвить Алексей.

Дядя Гриша, потеснив остолбеневшего хозяина, вкатился в сени, на ходу складывая и встряхивая зонтик.

— Спишь, что ли? — весело затараторил он, вталкивая Алексея дальше в дом. — Я долблюсь как дятел… Вот, бери! — гость всучил Афанасьеву увесистый пакет. — Принимай гостинцы от Деда Мороза.

В коридоре он разулся, раскрыл и бросил в угол зонтик:

— Пусть ворона сохнет!

— Дядя Гриша… — начал было Алексей, но понял, что сказать ничего не сможет.

— Да чепуха! — успокоил его старик, растирая мокрую бороду. — Собрал вот на закуску всего помаленьку и бутылочку, ясное дело, прихватил. Старая-то у меня спит. Она завсегда в грозу спит, а я наоборот — на грозу бессонницей маюсь. Дай, думаю, соседа навещу, спрошу — не помочь ли чего… Ну, кому стоим? Айда хоть на кухню.

Алексей понял, что встречу обоих дядей Гришей предотвратить не удастся. Выпитое, сколько бы его на самом деле не было, придало все же отваги и азартного любопытства. «Занятно посмотреть, как это у них произойдет, — подумал Афанасьев, — говорят, при встрече антител даже и взрывы бывают…»

Дядя Гриша уже входил на кухню, и Алексей поспешил за ним, чтобы не пропустить самого инте…

Но на кухне его ожидало разочарование. Первого гостя будто и не бывало. Он исчез вместе со всем своим изобилием. На столе одиноко царила бутылка «Столичной», рядом с ней приютились начатый батон и полбанки рыбных консервов.

— А ты молодцом! — говорил дядя Гриша, вываливая на стол угощение, — уже принял сто грамм на грудь! Ни-ни, я не осуждаю! Представляю, как вымотался, по конторам гуляючи. А закусочка вот бедновата…

Он ткнул пальцем банку, та смущенно прокрутилась и отъехала в сторону, освобождая место более солидной снеди.

— Водочка, — продолжал дядя Гриша, — она тогда хороша, когда вокруг нее достойная закуска наблюдается. Давай, Алеша, тарелочки. Сюда мы сальца порежем, сюда — огурчики с рассольчиком, а тут вот — селедочка ляжет. Жирненькая, с ико-о-рочкой… Но это все, так сказать, горизонталь. А вот и мой взнос по вертикали! — сосед гордо извлек из пакета непочатую чекушку «Московской», и она торжественно, как ракетоплан, совершила мягкую посадку в центр стола, рядышком со «Столичной».

Алексей безропотно созерцал, как вновь заполняется стол соблазнительными яствами, как вновь нагружаются стопки (вторую, правда, пришлось доставать из буфета).

— Ну садись, — торопил его гость, — давай-давай, не держи тару, не теряй пару!

Алексей покорно выпил.

— Ну, что смотришь, как на выставку? — не умолкал дядя Гриша. — Не на погляд же поставлено! Давай закусывай.

«Сейчас икорку подцепит…» — подумал Алексей.

И действительно: старик, подцепив пальцем селедочную икру, немедля отправил ее в рот. Алексей вдруг тоже почувствовал голод и навалился на угощение.

Трапезничали не спеша, смакуя каждое блюдо; не торопясь, опустошали Алешину «Столичную», скрутили уже пробку и с чекушечки.

Разговор шел о женщинах.

— В каждой бабе — тайна, — говорил дядя Гриша, — это ты запомни. В каждой — хоть в пигалице еще, хоть в старухе. Вон хоть мою возьми Клавдию. С чего бы такая странность: чуть гроза набучится, она — хлобысь в сон! Один раз так-то вот в лесу нас гроза застала. Гром как бахнул — она, не поверишь, кувырк — и спит. А сверху как ливанет! Я ее под мышки и — шасть! — под елку. Да разве в грозу под деревом — спасение? Вымокли хоть выжимай, а она спит, что младенец, только что пузыри не пускает. А чуть гроза откатилась, так и она глазками луп-луп: где я? чего я? Тута вот, говорю — под елочкой… Впрочем, у них вся семья с чудинкой. Я ведь до Клавдии со старшей сестрой ее жил — с Валентиной. А как Валентина-то померла, Клавдия и позвала меня. А что? Дети у ней давно уже сами по себе. А со мной всяко веселее…

Алексей слушал дядю Гришу, чувствуя, как его, сытого и пьяного, одолевает сон. Заметив, что хозяин загрустил, гость тут же засобирался, предложил выпить на посошок. Уже в коридоре Алексей все же решился спросить:

— Ты, дядя Гриша, про Колбухина хотел рассказать.

— Про Колбухина? — удивился старик. — А что, уже подкрадывался?

— Был сегодня…

— Настырный он, Витька-то, — заговорил дядя Гриша, складывая подсохший зонтик, — Нину в покое не оставлял, теперь вот за тебя взялся. Дался ему этот дом… как коршун над ним висит. Дело, конечно, твое. Только я бы на твоем месте с ним не связывался.

Вышли на крыльцо. Оба посмотрели в сторону, куда укатилась и где нехотя затихала гроза.

— Ну отдыхай. Дождь кончился — моя проснется сейчас. Пойду я, а то потеряет…

И, бодро семеня через дорогу, дядя Гриша скрылся в темноте.

— Нет, она совсем не хищная, — сказал Шестирукий и, поиграв ушами, весело рассмеялся.

Землянин тоже опасливо ступил на почву и сделал несколько робких шагов.

— Большая?! — с гордостью спросил Шестирукий и, демонстрируя собственную смелость, поставил ступню на ее лапу. Чешуйчатая трехпалая лапища дрогнула, но осталась на месте.

— Да уж… — сказал Землянин, пряча бластер в кобуру, — больно уж выглядит она… жутко… Ты глянь, какие зубы… Неужели она ими травку щиплет?