Альфред Бестер - Миры Альфреда Бестера. Том 3

— Миллс? А! Нет, Милли-Пух разливает суп. Председатель, одетый в растерзанную поварскую спецодежду, вопил как ярмарочный зазывала:

— СПЕШИТЕ! СПЕШИТЕ! СПЕШИТЕ! — В одной руке у него была супница, в другой — здоровенная клизма. — СПЕШИТЕ! СПЕШИТЕ! СПЕШИТЕ! СЮДА! ВСЕ КО МНЕ! ПО ОДНОМУ И ВМЕСТЕ! ВДАРЬТЕ ПО ЖЕЛУДКАМ! НАЖМИТЕ С ДВУХ СТОРОН! ТОЛЬКО У НАС — СУПЧИК, ВКУСНЫЙ, КОГДА ВХОДИТ И ВЫХОДИТ! Привет, Блэз. Опс благослови.

— Опс благослови, господин председ… Миллс. Хозяин, я… извините. Милли, я хочу оплатить разгром в лаборатории.

— Да брось ты, Блэз. ВДАРЬ! ВДАРЬ ПО ЖЕЛУДКУ! Сегодня — начало недели Опс. Все прощено, забыто, и мы устроим тебе новую лабораторию. ПОЗНАКОМЬТЕСЬ С БОМБОЙ В БРЮХЕ! ЗАЛЕЙТЕСЬ С ОБОИХ КОНЦОВ! Мы себе это можем позволить, видит Бог — уйму денежек сделала на тебе «ФФФ».

— Огромное спасибо, Милли.

— Опс благослови, Блэз.

— Предсе… Милли, я хочу еще об одном попросить: нужно особое место для особого опыта — и нужно поскорее. Есть ли у «ФФФ» глубокая шахта с подачей энергии? Мне нужно место, где подопытный был бы в полной изоляции.

— Шахта? Да, Господи, у нас десяток заброшенных шахт по всему свету, но ни одну так быстро не устроить, Блэз.

— Почему?

— Во-первых, всю проводку и канализацию давным-давно ободрали и сдали в утиль. Во-вторых, там поселились бомжи. Их там тысячи. Год, не меньше, придется потратить, чтобы их оттуда вышвырнуть, а они будут вопить и брыкаться. СПЕШИТЕ! СПЕШИТЕ! СПЕШИТЕ! ВДАРЬТЕ ПО ЖЕЛУДКАМ!

Гретхен не удавалось пробраться сквозь толпу вокруг Музея Художеств, потому что всякие подобия приличий отбрасывались на неделю Опс по всему Коридору. Те, кто всегда одевался прилично, симулировал оборванцев. Те, кто говорил и вел себя как культурные люди, подделывались под простонародье. Единственно, в чем она могла быть уверена, — все, кто собрались здесь, это ценители искусства.

Музей придерживался заимствованного из Неаполя освященного веками новогоднего обычая. Неаполитанцы весь год копят надоевшую или вышедшую из употребления мебель и утварь, а в Новый год, бурно веселясь, выбрасывают рухлядь из окон, так что, проходя по улице, лучше поостеречься падающей из окон мебели.

Вечно терзаемый проблемой хранилищ, музей прибегал к вышеописанному обычаю в первый день Опс. Всякий хлам, занимавший высокоценное место, сочтенный недостойным или оказавшийся непродажным (за пристойную цену), выбрасывался из окон верхнего этажа.

Вниз летели картины, эстампы, гравюры, плакаты, статуи, безделушки и редкости, пустые рамы, части доспехов, старинные костюмы, папирусы, причудливые музыкальные инструменты, мумии кошек, обшарпанные пистоли, прохудившаяся оловянная посуда.

В окнах веселились до упаду, глядя на осатаневшую толпу, где каждый задарма пытался ухватить все подряд, что падало из окон, и Гретхен понимала, что удовольствие сотрудников музея только частично объяснялось радостью освобождения музея от завалов хламья. Она все еще околачивалась по краю толпы, когда в нее неожиданно врезался мощный человеческий снаряд.

— Извините. Опс благослови, — пробормотала она, отодвигаясь.

— Опс благослови, — отозвался чистый воспитанный голос без малейшего следа принятой в неделю Опс вульгарности.

Гретхен с любопытством обернулась — перед ней была Царица Пчел, Уинифрид Эшли.

— Реджина!

— Как, ЧК? Неужели это в самом деле вы, душенька? Как неожиданно и как мило! Что вы здесь делаете? Держитесь за землю, чтобы повезло?

— Да нет, Реджина. Я хотела извиниться и расплатиться с музеем за беспорядки, которые я у них вчера учинила, но вижу, что сегодня это невозможно. А вы?

— Ах! Я надеюсь заполучить один неведомый никому клад.

— А мне можете сказать?

— Ну разумеется, моя милая, вы же все-таки одна из нас . — Реджина понизила голос — У них в углу пылится механическое пианино. Каждый год я надеюсь, что оно им уже надоело и они его выбросят.

— Но в вашей изумительной коммунистической квартире уже есть одно, Реджина!

— Да, ЧК, и я не стремлюсь завладеть той рухлядью, что стоит в музее. Мне нужно то, что внутри их пианолы. Об этом известно только мне — первый восковой валик с «Интернационалом» Потье и Дегейтера, 1871 года издания. Это стало бы жемчужиной моего декора! Только послушайте! — Реджина запела так же мелодично, как и говорила: — «Вставай, проклятьем заклейменный!..» — и оборвала пение смешком. — Наверное, это пустая мечта, но все равно я трогаю землю на счастье. Мы увидим вас сегодня в нашей компании, не так ли, милочка ЧК? Изю-юмительная Опс-вечеринка для развлечения наших мужчин. Опс благослови.

На сливе дамбы Гудзон-Адовы Врата устроили бесплатную общественную купальню. Пресная вода, нагревшаяся после системы охлаждения реактора. Чуток радиоактивная, ну да какого черта! Опсдень! Поживи всласть, дотронься до земли на удачу, и пошло оно все!..

Огромный водосток кишел голыми, раскрасневшимися от жара телами, пузырящимися мыльной пеной, ныряющими, выпрыгивающими, как дельфины; в единую рапсодию сливались хохот, вопли, бульканье и фырканье.

— Рано или поздно должна появиться утопленница, — шепнул стоявший рядом с Шимой мужчина. — Неважно, сама по себе или ей помогут. Так что я не теряю надежды. Опс благослови.

— Опс благослови, — ответил Шима, обозревая незнакомца.

Зрелище ему представилось поразительное: высокий, лицом и фигурой угловатый, как Линкольн, заметно пегий. Волосы белые, как у альбиноса, борода черная, глаза красные, а на коже беспорядочно чередовались белые и черные участки.

— Я гаплоид, — механически уронил незнакомец, словно непроизвольное вздрагивание Шимы было чем-то тысячекратно встречавшимся. — Хромосомы только от одного из родителей.

— Но вы альбинос, кажется, или что-то вроде? — заинтересовался Шима.

— Альбинос-гаплоид, — безучастно откликнулся незнакомец. — Остановимся на этом, доктор. Не надо исследований.

— Как? Что? Вы сказали «доктор»?.. Неужели вы?..

— Да, разумеется. А вы, кажется, ничего не помните. Можно узнать, чем вы так наширялись тогда?

— Прометий. PmH 2— гидрид прометия.

— Никогда не слышал. Надо будет запомнить. Так вот что, доктор, если одна из них утонет, — неважно, помогу я ей в этом или нет, — будьте так любезны, не вмешивайтесь. Никакой попытки оживления. Никакого искусственного дыхания. Если понадобится дыхание «рот в рот», то я проведу его на свой манер.

— Господи, меня от вас тошнит!

— Не черните то, чего не пробовали.

— Да, Боже мой, я бы раньше умер!

— Извините, я не тащусь от мальчиков. Шима сделал глубокий вдох.

— Нет-нет, простите меня. Я очень, очень сожалею. Извините, что я потерял голову. Я пришел вовсе не для того, чтобы спорить или ссориться с кем-то, и уж безусловно не мне осуждать чьи-то моральные установки. Умоляю вас простить меня.