Дмитрий Де-Спиллер - Поющие скалы (сборник)

Иногда совокупность животных можно рассматривать как одно существо. Например, почти неотличима от отдельной особи физалия, хотя она является колонией животных. Давно говорено, что можно считать единым организмом и пчелиный улей. Он добывает себе пищу, защищает себя от врагов, размножается посредством роения… Муравейник тоже ведет себя как единое существо.

В той статье из «Экологического вестника» выдвигалось предположение, что есть смысл целые биогеоценозы считать отдельными существами. Они способны друг с другом бороться, защищать себя и иногда, как предполагал автор статьи, могут быть наделены индивидуальным разумом. Эта гипотеза хорошо согласуется с фактами. В частности, она легко объясняет такое странное явление, как преадаптация…

— Постой, постой. Ты говоришь, что биогеоценозы могут обладать разумом?

— Почему бы и нет? Биогеоценоз — не менее сложная система, чем человеческий мозг, и обратных связей имеет не меньше. Только масштаб времени тут другой.

Я думаю, что когда-то на Эвлимене обитал разумный биогеоценоз, — непреклонно продолжал Иванников, блестя глазами. — В панцирях его воинства было много извести. Этот «известковый» биогеоценоз сознательно и беспощадно боролся с другим биогеоценозом, занимавшим тот же ареал, — с биогеоценозом леса. В ходе борьбы он, как я догадываюсь, изобрел особый прием — гелевую ловушку. Океанские заливы он населял какими-то моллюсками, перерабатывающими воду в липкий гель, с удельным весом меньшим, чем у воды. Для их прокормления сооружалась система труб. По этим трубам на съедение моллюскам направлялись целые полчища червячков, быть может, лишь тех, что оставили потомство. А чтобы трубы не засорялись, они имели ответвления, куда заползали червячки, чувствующие свою немочь. Гелевые ловушки маскировались ракушками.

Мы более получаса разъезжали над такой ловушкой, полагая, что под планетоходом твердый грунт. Однако вершиной искусства известкового биогеоценоза были «поющие скалы».

— Но какими же сложнейшими инстинктами должны обладать животные, строящие из своих тел такой инструмент?

— Не обязательно. Может быть, при его сооружении многократно шел в дело один и тот же принцип. Впрочем, и земные насекомые наделены бывают весьма замечательными инстинктами, а тут к силам естественного отбора добавлен разум биогеоценоза, располагающего для исполнения своих целей миллионами лет и властью умерщвлять всякий вид, им не способствующий.

— Все-таки я не очень понимаю, почему утопление в геле животных, подманиваемых музыкой, губило весь лесной биоценоз?

— Видишь ли, биогеоценоз — это система, в которой все части более или менее уравновешены. Лишаясь травоядных, лесной биогеоценоз зарастал сорными травами, отчего деревья сохли. А чтобы окончательно истребить лес, известковый биогеоценоз возводил над ним ракушечные своды. За отсутствием копытных животных, их теперь некому было разваливать. Я думаю, что потом эти своды разрушались кораллоподобными кустами, ведь именно ими в конце концов зарастало все пространство. А где мы видели окаменелый лес, там нашествие багровых кустов было упреждено наползшей туманностью. Она разом удушила все живое.

— Как ты думаешь, почему все-таки окаменевшие деревья не сохранились возле куполов, а только под ними?

— Должно быть, купола их как-то защищали…

Прилив, как и предполагалось, смыл корабль в океан. Дождавшись этого, космонавты, пустив в действие три кислородно-дейтериевые ракеты, дали кораблю первичный ход на круговую орбиту.

Глядя в телескоп на Эвлимену, Волков заметил странные волнистые линии по белому полю, похожие на борозды грампластинки под увеличительным стеклом, и показал их Иванникову. Тот шутя заметил, что они могут оказаться музыкальными записями, сделанными в пластах мела известковым биогеоценозом — «этим окаменевшим разбойником». Иванников сделал несколько снимков, и корабль, ожегши планету лучом, направился к Пятнадцатой станции.

В этом рассказе придется коснуться печальных обстоятельств, проливающих свет на тайну внезапного отбытия с Ксеноса космогеолога и акварелиста Михаила Лукомского. По-моему, теперь, когда Лукомский умер в зените славы крупного художника, хранить этот секрет уже незачем, тем более что постигшая нас катастрофа доказала правоту его побуждений. Впрочем, об этом речь впереди…

Мне было девятнадцать лет, когда разразилась эта катастрофа, а впервые я ступил на Ксенос на семнадцатом году жизни. Ксенос поразил меня тогда мрачным величием и своими чудесами. Его прозрачно-черные утесы, светящиеся аметистовые реки, низвергающиеся в пропасти каменными каскадами, и пепельноцветные истуканы производили грозное и странное впечатление. Особенно поразительными казались «шмыгающие воронки».

Совершенно непостижимое явление представляли собой эти шмыгающие воронки. До сих пор никто толком не знает, что же это было такое. Они сновали по каменной поверхности аметистовых рек, до того твердой, что ее не брали даже алмазные сверла. Казалось, воронки эти вращаются, что, конечно, было абсурдом, оптической иллюзией: как дырка от бублика может вращаться, если сам бублик как следует припекся к противню? Эти вмятины скользили так прихотливо, что прямо-таки смахивали на живые существа. Никто не видел, как они рождаются и как исчезают. Они приходили неизвестно откуда и уходили куда-то вдаль по глади аметистовой реки.

Кажется, именно Лукомский первый сообщил нам с братом, что их собираются отлавливать при помощи атомных мин. Я принял это известие как должное и даже с некоторым удовлетворением. Мой тогдашний образ мыслей, сложившийся в школе, грешил отнюдь не излишним почтением к непознанным силам природы, а скорее избытком самодовольства, вообще свойственным, как мне кажется, духу того времени.

По-моему, именно затаенное самодовольство окрашивало чувство, с которыми публика встретила весть о появлении Ксеноса, особенно когда устранились последние опасения о возможности его столкновения с Землей. Тогда все повеселели.

Я был очень рад и даже горд, что солнечную систему посетила маленькая странствующая планета. Я страстно желал, чтобы она оказалась вестницей инозвездного разума. Но с этой надеждой пришлось расстаться. Радиолокация Ксеноса радарами с Титана показала отсутствие там каких-либо следов жизни. Зато обнаружились удивительные свойства его горных пород, и в частности, их удивительная гладкость. Долго затем не удавалось установить, станет ли Ксенос спутником Солнца, или уйдет от нас дальше в космические глубины?

Траекторию Ксеноса вычисляли очень долго. Но когда вычислили, то возликовали. Орбита Ксеноса оказалась замкнутой и замечательно удобной для перевозки грузов по солнечной системе. Если бы удалось оснастить Ксенос причалами, то множество проблем, связанных с межпланетными коммуникациями, было бы тотчас решено.