Валерий Пискунов - Преодолей пустоту

Удовлетворенный, он присел в углу на стопку книг и ждал.

Жена молчала. Голос замолк. Амик, глядя в напряженное лицо Эины, сказал:

- Вот что нам мешает вернуться... Твоя скрываемая страстишка.

Он вскочил и подошел к окну.

Через некоторое время напряженной спиной ощутил горячие ладони жены.

- Дурачок, так ты забыл, что это наше?

Он поперхнулся комком обиды и жалости к себе - в эту минуту он уже и сам понял, вспомнил их забытую, некогда любимую игру...

Низкие, но мощные волны шли отвесно, встряхивали берег и, вытягиваясь длинными, мягкими языками пены, пропадали. Женщина не оборачивалась. Она откидывала длинные, искристые волосы, смеялась волнам и не оборачивалась. Тогда набегал ветер, неся глубокий запах водорослей и измельченной воды cнова женщина смеялась, волосы вытягивались по ветру, влажные, легкие, закрывали лицо. Но когда низко-низко над водой, бороздя плотные валы волн треугольным клювом, прошла чайка, он увидел лицо женщины.

Это была Эина.

Сквозь стекло окна медленно и ясно стали проступать контуры зданий, серо-голубое небо, редкие пятна зелени и скользящая змейка машин.

Амик взял из руки жены теплый коричневатый плоский камешек. И, услышав детские голоса на лестничной площадке, вздрогнув от звонка у входной двери, они замерли, точно застигнутые врасплох...

Дробный наплеск волны, ускользающий взмах крыла и черный, внимательный ободок рассеянного птичьего взгляда...

Ты не тревожься, день минует

и мы вернемся к суете...

Дай перемножиться мечте

с волнением одной минуты!

Ты стань расчетливо счастливой,

перехитри обман и страх

и мы взлетим на суетливых,

на неподатливых прылах.

Терзают совести химеры:

без меры ближнего дари,

умерь злодея, меру зри...

Шестое чувство -чувство меры

Самодвижение материй

с живою искрою игры...

"Давид" ваялся изнутри.

Шестое чувство - чувство меры,

Плоды познания незрелы.

Стремленье о семи главах,

сомненья на семи ветрах.

Шестое чувство - чувство меры.

Преодолей пустоту

ФОТОВЫСТРЕЛ

В клубе фотолюбителей его прозвали Курок. Поначалу в насмешку, имея в виду больше курицу, но в мужском роде.

Курок - в возрасте от тридцати до сорока лет, он мал ростом, горбат, голова висит на плечах, и выражение лица птичье, как будто смотрит он в обе стороны сразу-ну точно вспугнутая курица. Одно слово - Курок.

Но это было раньше; со временем насмешливый смысл прозвища улетучился. Это когда мы увидели его потрясающие слайды, удивительные этюды. Вот тогда прозвище Курок зазвучало по-новому: на взводе, не смотрит срезает. Когда берет натуру, аппарат вскидывает, точно лазер, замирает, подавшись вперед внезапно вырастающей шеей; горб выпячивается и торчит, как стабилизатор или противовес. Снайпер!

Жил Курок на склоне горы во втором этаже старого санатория. В его же распоряжении была мансарда-курятничек с островерхой крышей, крытой квадратами бело-голубой жести. Тут помещалась его мастерская, куда он попадал прямо из комнаты но узкой деревянной лестнице.

В самой комнатке - ни одной фотографии; книжная полка, телевизор, любимое кресло напротив высокого аквариума, горит уютный зеленый свет и булькает компрессор. Рыбки пасутся в сонноц зелени и кажутся существами иного мира, иных измерений, иной красоты.

Женщины в доме нет. Чай Курок готовит сам, заваривая в стеклянном чайничке. Расставит граненые стаканы, плюхнется в кресло и осклабится.

Курок любит пофилософствовать на популярные темы. Я не могу серьезно слушать его. Но слушаю почему-то.

- Был я неделю назад в картинной галерее... Смотрел полотна Рембрандта. - Поднимет стакан, смотрит, как ломается ложка в янтарной жидкости. - Потрясающий мастер... Как он искал свет! - Поставит стакан, задерет голову. - Если бы ему фотоаппарат!..

Не удержусь:

- И Рембрандта не стало бы.

Осклабится, поднимется, подойдет к аквариуму, постучит пальцем по стеклу. Рыбешки - разноцветные, длинные, тонкие, треугольные - кинутся к стенке, сгрудятся, выстроятся - ну словно капелла.

Повернется и скажет:

- Красота не имеет права жить.-И, отвечая на мой вопросительный взгляд, добавит: - Потому что жить может и уродство.

Я, сбитый с толку парадоксом, не сразу соображаю, что не обо мне речь.

"Ты живешь, и я живу", - думается мне, и жалко горбуна, но не мягкой, а раздражающей жалостью.

Курок пошарит в папке, достанет снимок - роза. И зависть, и очарование. Сразу вспоминаешь, где видел эту розу, ведь сейчас конец сентября и в естественном цветении их мало осталось. И это - осенняя роза. Я наблюдал, и знаю их: на восковых лепестках истонченные прожилки, запах точно нимб, стебелек с желтизной, края листиков горят дробной радужкой, кончики фиолетoвых шипиков, растворяющиеся в изморозном воздухе.

Эта роза росла, доживала в одной из аллей парка, в тени высоченного старого каштана.

Я видел это местр, на которое уже пали два-три временем сорванных оранжевых листа. Видел!

-Неужели непонятно, что в естестве нет тех законов красоты, которые мы якобы в нем открываем?

Посмотришь на него со смешанным чувством изумления и зависти. Усмехнется:

- Я две недели выслеживал ее и наконец... убил. Убил, чтобы дать ей новую, только красивому свойственную жизнь.

- Ну, положим...

Смешается:

- Да-да, конечно, но... Ты что-нибудь слышал о двумерцах?

- Что-нибудь...

- Меня всегда... смущала их какая-то скромная однобокость. Скользят, движутся боком, словно хотят быть незаметными, тушуются. Почему?..

Он cпрашивает это, как ни странно, очень серьезно. Смешно, и отвечать нет охоты.

Мы наливаем еще по стакану из прозрачного чайничка. Смотрю на изумрудную зелень в аквариуме, на взлетающие серпики пузырьков.

- ...И мне стало понятно, зачем Рембрандт так страстно искал волшебный луч. Мне стала ясна загадка "Данаи": она попала в божественное освещение... Что же это, как не Двухмерная законченность? Что это, как не абсолютно описанная форма?

Что обычно удерживает от насмешек и шуток над Курком? Может быть, его горбик? Слушаешь и невольно смотришь, как ерзает Курок, пристраивая спину в удобном кожаном кресле.

- Люди ничего не потеряли бы, если бы мир вдруг стал двухмерным. Только выиграли бы - ведь тогда никто не смог бы отвернуться от красоты!..

Сбежишь, утомленный, и думаешь со злостью: "Тебе, дружочек, любой ценой хочется отнять одноизмерение, чтобы наконец не упираться горбом в спинку кресла".

Мы собирались в клубе по субботам. Курок приходил регулярно и удивлял нас все новыми и все более необычными этюдами - то лист клена, то синица, то младенец. И несмотря на, то, что изображения поражали внезапной свежей красотой, казалось, что они живут иначе, чем простая смертная природа.