Валерий Пискунов - Преодолей пустоту

Чего ждал, что ловил Курок?

Конец ветки вздымался высоко вверх и в сторону, и вот белка уже здесь. Бог мой, как она очистилась, как обрисовалась на фоне серебристо-голубого неба!

В одно мгновение я увидел в видоискателе вскинутую фотопушку, вспорхнувшую в небо почти прозрачную белку и - сам нажал на спуск...

Завидовал я Курку? Да, завидовал, нехорошо завидовал. Всячески подавляя в себе раздражение, избегая шуток по поводу его горба, прикрываясь маской интеллигентного дружелюбия, маской почтения фотолюбителя к мастеру...

А совесть? Разве но терзает она вопросом: "Не ты ли выталкиваешь горбуна в двухмерный мир?"

Впрочем, не стоит доверять всем этим саморазоблачениям-это просто защитная реакция чувствительной души.

Когда я проявил пленку и отпечатал, белочки на фотографии... не было. Курок на месте, лес, ель, ветка с осыпающимся снегом, и там, где должна быть белочка,-штришок, царапинка на небе...

И вот сейчас Только, в темноте, в утомительном красном свете, я понял, чем напугали меня рыбки из аквариума: они были плоскими. Переливались, извивались в воде полосками фольги.

Первым порывом было бежать, вызвать горбуна к барьеру. Наставим друг на друга фотопушки и тогда увидим, кто кого красивее выдавит в двухмерный ящик!

"Кто дал тебе право описывать наш мир? - телепатически спрашивал я Курка.-Кто дал тебе право инвентаризировать нашу красоту? Ты, ошибка господа бога!"

Порой мне казалось, что невидимый луч.

Куркова аппарата описывает меня с головы до ног, и тогда все тело у меня чесалось, мир казался слишком просторным, слишком многомерным для моего перепуганного тела. Курок унижал меня, делал неполноценным. Я знал, что никогда не смогу увидеть мир так, как видит он. А почему?

Проще было пойти к горбуну и сказать это ему в лицо. Но после всего я ни за что этого не сделаю. Условности!.. Но не условностями ли мы живы?

И не условность ли красота? Горбуну этого не понять, он лапает изнанку мира, он равнодушен к стыдливости материи, к этому высшему проявлению красоты. Что он смыслит в этом? Он хочет перекинуть пешеходную дорожку между красотой и обыденностью - а суть в том, чтобы сохранить тайну мира. После субботы должно быть воскресенье, а не понедельник. Я не позволю издеваться над тайной души! Красота должна быть чистой,

В руках этого уродца оказался фотоаппарат с фантастической разрешающей способностью.

И моя обязанность, обязанность человека, понимающего цену красоты, способного к высшим проявлениям духа и любви,-обезвредить горбуна?

Я чувствовал себя спасителем человечества-никогда не испытывал такого. И понимал, что главное, взлет моей персоны, - впереди, когда я ловко накрою Курка. Он, по всей видимости, не понимает опасности изобретенной им пушки-он скудоумен со всеми своими одномерными и двухмерными бреднями. Ясно одно - Курка надо обезвредить, лишить оружия, а если будет сопротивляться, самого выдавать в иной мир.

Я искал белку, точно разгадку. Несколько раз обошел старую сосну, покурил на пятачке, вытоптанном в снегу ногами Кyрка,- так долго и терпеливо ждал он момента...

Я вглядывался в копчик той ветки, на которой он снял белку, соображал: если Курок ловит момент наипредельной красоты, то не садизм ли это? Почему он решил, что, лишая этот мир выпуклости, многомерности, он тем самым сохраняет его красоту? И, наконец, что станет с, людьми без ежедневного удовлетворения ею?!

Сам по себе мир прекрасен? Вообще? Или только в осмыслении? Догадка пронзила меня: Курок ищет наивысшей красоты, чтобы подтолкнуть ее к уродству! О, как никогда, почувствовал я хрупкость прекрасного!..

Однако после некоторого размышления я подумал, что все, может быть, не так и страшно. Если Курку приходится ждать мгновения, значит, его космическая пушка срабатывает только в определенный момент наивысшего проявления красоты. И, значит, в моей власти остановить его.

Соблазн остановить мгновение на себе! Только однажды я испытал нечто подобное -когда одна моя фотография прошла по интервидению. Она была на экране каких-нибудь две-три секунды, но эти две-три секунды миром владел я! Стать живым шедевром... Могущественным, как человек-невидимка...

Мне представлялся черный объектив вселенной, нащупывающий на этой обыденной, измельченной Земле одного человека, один смертный шедевр, одушевлённый великим пониманием Мгновения,-и объектив упирается в меня. Звезды меркнут, воцаряется космическая ночь, а затем вспышка - над миром всходит новое солнце, на листьях деревьев рисунок моего профиля, облака меняются силой моей мысли, я царю надо всем живым на веки вечные... И уж ей сам бог велел быть частью моей красоты!

В окна Курковой комнатки можно было заглянуть только с какого-нибудь дерева. Нехотя взобрался я по холодному стволу.

Курок сидел, боком к окну, вроде читал, на столе стояли неизменный прозрачный чайник и... два стакана. Занятно.

В верхнем маленьком окошке мансарды тоже горел свет. Эх, если бы заглянуть в другое окно, которое обращено к склону,-можно было бы увидеть, кто там.

Но вот в мансарде свет погас, и в комнаку спустилась тьма.

От зависти дух захватило. Все злопакостное пришло на ум - и о силе горбунов, и о страсти женщин к уродам...

Она присела на подлокотник кресла и наклонилась к Курку. Потом вскинулась и пошла разливать чай. Я видел краем глаза ярко-зеленый аквариум, подавлял внезапный страх.

Огляделся - вокруг было пустынно. Но не сидеть же здесь, пока кто-нибудь из гуляющих не наткнется на меня.

Они пили чай, говорили. Она отставила стакан, опять присела на подлокотник, Курок был какой-то скованный, сидел в кресле и задирал голову, словно просящий есть птенец. Она поднялась, быстро оделась и вышла.

Царапая обмерзшие руки, я съехал с ледяного ствола и побежал в тень дома.

Луна была полной, яркой до синевы, и от этого видны были только рельефные тени. И сколько я ни всматривался в еe, пробегающей мимо, лицо, ничего подозрительного не разглядел. Злорадная радость наполнила сердце.

Продрогший, но согреваемый страстным желанием покончить с мучительными сомнениями cегодня же ночью, дотянул я до одиннадцати. Когда с дерева заглянул в комнатку, Курок, сломлепно уронив голову на подлокотник, спал.

Обойдя дом и поднявшись по склону до уровня большого окна мансарды, я нащупал в кармане нож. Кое-как взобрался на узкий бетонный заборчик, трясущимися, онемевшими руками ощупал металлическую раму, в ярком свете луны увидел в стекле свое темное отражение, сверкнувшие белки...

Хотелось мне делать то, что задумал, или уже нет? Но я представил себе рожу горбуна, когда наведу на него его же пушку: не желаете ли сыграть в двухмерный ящик?

Я поддел ножом раму и поднял. Закинул ногу одну, вторую и сел на подоконник. Уставшее сердце мешало, но я видел себя со стороны- ловкий, сильный, несущий освобождение ей и всему человечеству. Я оттолкнулся и прыгнул. Ударился коленкой обо что-то, и от боли в голове произошло короткое замыкание.