Валерий Пискунов - Преодолей пустоту

О Курке ходили разные слухи. Одни говорили, что он сам изобретает насадки для фотоаппарата и даже сам шлифует линзы. Другие как раз это оспаривали и говорили, что у него родственник в космической оптике и достает ему уни- кальные линзы, выплавленные в невесомости.

Зима уже круто облепила деревья, и Курок перешел на черно-белую пленку. Этюды его были великолепны, особенно запомнился один нечто очень знакомое, но совершенно неуловимое пробрезживает сквозь тонкую, живыми жилками мороза переритую пленку льда.

Однако поразило Другое: от изображения явственно пахнуло холодком. Чудилось: подыши на ледок - и появится прозрачная проталинка.

Сам же Курок был вял, как никогда, малоразговорчив. И ходил боком, выставив плечо.

Приезжала комиссия из столицы- был конкурс и отбор работ на всесоюзную выставку. Клубники трудились как одержимые, комиссия отбирала требовательно, по одному этюду с носа, потом отбирала еще раз...

Ни одной работы Курок пока не показал.

Его вообще не было в это время в клубе. Кое кто приносил вести, что он готовит нечто сногсшибательное.

И Курок явился, волоча под мышкой длинный рулон. Когда развернул обомлели. Ничего "сногсшибательного - обнаженная девица в натуральную величину. Как всякая большая фотография - нечетка, требует перспективы, а залик, где отбиралась работы, мал.

Комиссия была в замешательстве: пoрно это или нет? И склонилась к первому.

Мне же было не по себе. Минут десять я вглядывался в портрет, не доверяя блеснувшей догадке. Смущала вседоступность красоты тела, лица. Лица, которое было мне не просто знакомо...

Да что скрывать! До сего момента я любил ее, любил молча, выжидательно, упорно. Боялся и подстерегал всюду. Кто поймет, что переживал я, когда видел ее на улицах городка и не мог приблизиться? Тайно я настигал ее, фотографировал и ждал. Жизнь диктовала мне быть пугливым, недоверчивым, жизнь шептала: жди, придет мгновение, когда тебе не надо будет униженно чувствовать неуместность своей любви... И я ждал.

Она была прекрасна, и непонятно было, чем она так увлечена, что в нашем мире могло так захватить, заворожить ее всю - от кончиков пальцев до небольших, широко раскрытых глаз? Я готов был стоять и вечно задавать один и тот же вопрос: "Что поразило тебя, какое совершенство могло отвлечь тебя от совершенства твоей красоты?" И, загораясь ревностью, не хотел ответа.

Комиссия уехала. Горбунок туго свернул фотографию, глянул в трубку на тусклый свет зимы и ушел.

Она ходила по тем же улицам, дышала тем же воздухом, тот же мороз румянил ее щеки... Она не могла жить, казалось мне. Или не имела права. Я замирал прямо на улице, становился плоским, сдавленный ревностью,- под ярким маленьким солнцем, в свете высоких сугробов, прислушиваясь к говору прохожих и теряя смысл происходящего. И одновременно слышал в себе голос Курка:. "Так чего же ты тут делаешь? Чего тебе здесь надо?"

Задыхаясь, я кинулся вверх по склону, высокому и безнадежно скользкому, как у Брейгеля, прибежал в шахматную мансарду и спросил Курка, стараясь не сфальшивить:

- "Так чего тебе тут надо, а?"-Понял, что уже сфальшивил, но продолжал:- И ты всерьез считаешь, что можно всю жизнь торчать среди полотен Рембрандта, Гогена и тому подобной чепухи?

Что же отвечает этот двумерец?

- Можно.

- И женщины, настоящие, живые, не нужны?

- Нужны.

Но нужды в голосе не чувствую и насмехаюсь:

- Чтобы рожать недомерков? Детишек плоских, как научно-популярная брошюра?

Говорю, а сам на аквариум гляжу - понимаю, что сморозил чушь. Булькает компрессор, перламутровые рыбки скользят - завидно. Смотрю и вижу... глупо, но разобрать не могу, что с рыбками? Хотел бы сказать "и вот тут-то", но ничего в ту минуту не понял. Только пячусь и слышу за спиной тихое квохтанье, перед глазами аквариум пузырится и - рыбки, рыбки...

Много ядовитых стрел мысленно пускал я в Курка. Я проклинал его хирургические фотографин, эту противоестественную трансплантацию красоты, это издевательство над живым, над нею, заживо выдавленной в двухмерный мир порнографии... Ух, мне бы в руки не фотоаппарат, а ружье!

А тут подоспела суббота, клуб уходил на фотоохоту. В лесу еще встречаются занятные зверушки - то заяц, то маленькая косуля, то лисица.

Азарт овладевает прямо-таки охотничий. Обнаружишь свежий след - сердце замрет. Дерево за дерево, тень за тень, солнце и блеск снежинок, дымка под вспорхнувшей пгицей...

Минут через двадцать так втягиваешься, что, кажется, ощущаешь тепло убегающего зверя. Настороженность тонкая, как слух у настройщика, видишь зверя сразу фотографируешь привычно сначала глазом: вот он, вжался головой в плечи (заяц!), пронзительная чернота зрачков, синяя тень, вибрирующий нос... И потом - еще резче, контрастнее, точно глаза сливаются в один, с удесятеренной силой, циклопический глаз объектива.

Хочется не торопиться, ведь все гак подробно, на ладони, выбирай, что хочешь, бери в любом ракурсе, он прекрасен (заяц), описанный радужным свечением... От множества возможностей теряешься. Дрожит рука, глаз туманится. Где же воля? Где мгновенный акт вдохновения?..

Щелчок. Он еще сидит. И исчезает, как только наводишь второй раз. Но разочарование впереди. Пожалуй, только Курок умел делать снимки, которые не разочаровывали.

Намучившись с прилипающими к снегу лыжами, я тихо остановился в прогалине, разом учуяв присутствие Курка.

Заметил ли меня Курок? По тому, что он и ухом не повел, я догадался: заметил. Но человек -не зверь. И может быть, поэтому можно прикинуться, что тебя не заметили.

Я навел аппарат - профиль горбуна приблизился. Я готов был считать морщинки в уголке его глаза. По тому, как вытянулась его шея, как противовесом замер горб, ясно было:

Курок весь в предстоящем фотовыстреле.

"Чертов двумерец! С тебя сейчас хоть штаны снимай - не обернешься. Не сможешь".

Видоискателем я нашел объект его вожделения-на выгнутой ветви ели суетилась белочка. Мне казалось, что я смотрю на нее глазом Курка. В видоискателе все ярко, все далеко и одновременно близко; все, что обведено рамкой, принадлежит тебе, только тебе, это твой мир, твоя красота; и воздух там иной, и солнечный свет без назойливого светила...

За те две-три минуты, что я наблюдал, белочку можно было бы снять раз десять. Однако Курок выжидал.

Я напряженно держал в объективе его и белку. Зверушка суетилась, резко дергала головкой, перемещалась по ветке, точно пунктиром. Курок торчал, как изваяние. Мне было не по себе- я ни за что не спугнул бы зверька и при этом испытывал великое искушение это сделать...

Оп! Курок начал медленно поднимать свою пушку. Что же произошло? Белка, суетившаяся на середине ветки, стала подвигаться вверх: скачок замерла, опять скачок. Еще. Повернулась хвостом.