Гейл Герстнер-Миллер - Тузы за границей

Маки попятился, воя, словно шел по горячим угольям; запекшиеся ошметки набились в глаза, прилипли к его щекам и волосам. Когда он смог видеть, то обошел вокруг прилавка и пнул дергающееся тело, которое сползло на покрытый линолеумом пол. Кассовый аппарат подмигивал оранжевым глазком, сообщая о сбое, витрину заливала кровь, и повсюду были разбросаны комья жирного желто-серого мозга.

Он обтер руки о куртку и закричал, когда понял, что они все такие же липкие.

– Ах ты, ублюдок! – Он снова пнул обезглавленный труп. – По твоей милости я в этом дерьме с ног до головы, мерзкая тварь! Свинья, свинья, свинья!

Он присел на корточки, взялся за фалду пиджака продавца и стер ею самые большие комья с лица, рук и кожаной куртки.

– Эх, Дитер, Дитер, – всхлипнул он, – я хотел поговорить с тобой, глупый ты сукин сын.

Он поднял с пола холодную руку, поцеловал ее, осторожно положил на забрызганный лацкан. После этого отправился в туалет и, как мог, попытался отмыться.

Постепенно гнев и печаль выветрились, оставив после себя странный восторг. Дитер попытался водить Фракцию за нос и заплатил за это, и какая Маки разница, если он не сумел выяснить почему? Это не имеет никакого значения, ничто не имеет значения. Маки – туз, а через пару часов он покажет этим козлам…

Стеклянная дверь открылась, и кто-то вошел в магазин. Рассмеявшись про себя, Маки выключился и прошел сквозь стену.

По крыше лимузина барабанил дождь.

– За обедом нам предстоит встретиться с множеством влиятельных людей, сенатор, – говорил молодой чернокожий мужчина с серьезным выражением на длинном узком лице, ехавший спиной к водителю. – Это превосходная возможность доказать вашу приверженность идеям терпимости и братства, не только в отношении джокеров, но и членов угнетенных меньшинств любого рода. Поистине превосходная.

– Я уверен, так оно и будет, Ронни.

Подперев подбородок кулаком, Хартманн смотрел мимо своего младшего помощника в запотевшее окно. Жилые кварталы проносились мимо, бурые и безликие. Казалось, здесь, в такой близости от Стены, Берлин затаил дыхание.

– «Aide et Amitie» [85] во всем мире известны своей работой по распространению идей терпимости, – продолжал Ронни. – Глава берлинского отделения, герр Пралер, недавно добился признания за свои усилия по улучшению общественного отношения к гастарбайтерам из Турции, хотя он, насколько я понимаю, э э, довольно противоречивая личность…

– Чертов коммунист, – проворчал с переднего сиденья Мёллер. Это был дюжий светловолосый младший агент в штатском, большерукий и лопоухий, что придавало ему сходство с охотничьим щенком. Из уважения к американскому сенатору он говорил по-английски, хотя благодаря бабушке-немке и курсу немецкого в университете Хартманн знал немецкий вполне сносно.

– Герр Пралер – активист «Rote Hilfe» – «Красной помощи», – пояснил с заднего сиденья оппонент Мёллера, Блюм. Он сидел сбоку от Гарлемского Молота, который с головой ушел в разгадывание кроссворда в «Нью-Йорк таймс» и вел себя так, как будто находился в машине совершенно один. – Понимаете, он адвокат. Защищает радикалов еще с тех времен, когда Андреас Баадер [86] был мальчишкой.

– Помогает проклятым террористам отделаться легким испугом, вы хотите сказать.

Блюм рассмеялся и пожал плечами. Он был более худощавым и смуглым, чем Мёллер, а его кудрявые черные волосы разрослись так буйно, что не вполне вписывались даже в широко известные своим либерализмом стандарты берлинской Schutzpolizei [87]. Но взгляд его одухотворенных карих глаз был цепким, и, судя по его манере держаться, этот человек умел пользоваться пистолетом в подмышечной кобуре, которая так оттопыривала его серый пиджак, что даже тщательный немецкий крой не мог до конца этого скрыть.

– Даже радикалы имеют право на защиту в суде. Это Берлин, Mensch [88]. Мы здесь относимся к свободе очень серьезно – хотя бы только ради того, чтобы показать пример нашим соседям, ja?

Мёллер скептически хмыкнул.

Ронни заерзал на сиденье, взглянул на часы.

– Нельзя ли ехать чуть побыстрее? Не хотелось бы опоздать.

Шофер ухмыльнулся через плечо. Он напоминал уменьшенную копию Тома Круза, разве что чуть больше смахивал на хорька.

– Здесь очень узкие улицы. Не хотелось бы попасть в аварию. Тогда мы опоздаем еще больше.

Помощник сенатора поджал губы и принялся рыться в бумагах в открытом портфеле, который лежал у него на коленях. Хартманн бросил еще один взгляд на мощную фигуру Молота, который все так же бесстрастно не замечал никого из присутствующих. Кукольник вел себя на удивление спокойно, учитывая тот утробный страх, который он испытывал перед тузами. Пожалуй, от близости Джонса у него даже захватывало дух.

Впрочем, ничто в облике Гарлемского Молота не выдавало в нем туза. Обычный чернокожий мужчина лет сорока – бородатый, лысеющий, крепкого сложения, чувствующий себя явно не в своей тарелке в тесном пиджаке и галстуке.

Но на самом деле он весил четыреста семьдесят фунтов и был вынужден сидеть в центре «Мерседеса», чтобы не создавать крена. Возможно, Джонс был самым сильным человеком в мире, не исключено, что сильнее даже Золотого Мальчика, но он отказывался устроить состязание, чтобы разрешить этот вопрос. Ему не нравилось быть тузом, также не нравилось быть знаменитостью, он терпеть не мог политиков и вообще считал предпринятое путешествие сплошной тратой времени. У Хартманна сложилось впечатление, что Молот согласился участвовать в этой затее исключительно из-за своих соседей в Гарлеме, которые млели от его известности, а ему не хотелось их огорчать.

Джонс был символом. Он знал это. И негодовал. Вот почему Хартманн уговорил его участвовать в обеде «Aide et Amitie»; кстати, несмотря на всю высокоморальную болтовню о братстве, большинство немцев не любили черных и в их обществе чувствовали себя неуютно. От Кукольника подобные вещи сложно было утаить, он находил уязвленную гордость Молота и неловкость их хозяев забавными; ради этого почти стоило сделать из Джонса еще одну марионетку. Хотя… Гарлемский Молот был главным образом известен как туз-силач, но истинные пределы его способностей оставались загадкой. Даже самая крошечная вероятность разоблачения Кукольником просто не рассматривалась.

Кроме приятного возбуждения, которое он испытывал оттого, что все были выбиты из равновесия, Хартманну уже начинал надоедать Билли Рэй. Карнифекс рвал и метал, когда сенатор бросил его вместе с остальной группой у Стены, наказав ему сопровождать миссис Хартманн и двух старших помощников обратно в гостиницу, – но он не мог ничего сказать, чтобы не обидеть их хозяев, чья служба безопасности тоже не дремала. И потом, что может случиться, если с ним рядом Молот?