Евгений Прошкин - Механика вечности

— Сентября?

— Не пугай меня, Миша. Сентября, естественно. И скоро обед.

Хорошенькое дело. Тихона мы ловили в пятом часу.

— Когда меня нашли?

— Вчера.

Так вот куда я летел! Не только в пространстве, но и во времени. Кто же открыл дыру, и чем он ее открыл, если обе машинки находились у меня? Или одна из них сработала сама, от детонации? Что-то не верится.

— Ты уверен, что, кроме нас с Куцаповым, там никого не было? Я хочу сказать, трупов.

— Надо будет посмотреть, вдруг не заметили, — съязвил Михайлов.

— И еще ты говорил про какие-то пульты, — напомнил я.

— Чего это ты о них забеспокоился? От них мало что осталось — так, два спекшихся куска. Их вместе с твоей одеждой в камеру хранения сдали, у нянечек спроси. Только зачем они тебе?

— Память об одном человеке.

— Память — это да. Вспоминай, Михаил, не будь дураком. Я ведь про бандитов не шучу. Если не найдем виновных мы, это постарается сделать кое-кто другой, и начнет он с тебя. Сейчас у вас обед. Кушай, выздоравливай, я к вечеру еще зайду.

Следователь угрозыска стращает меня преступным элементом. Это ничего, это, можно сказать, нормально. Слово-то какое сочное — бандиты. Вольное, почти официальное. Когда-то Федорыч казался мне позором всей милиции. Пообтерся я с тех пор, пообвык. Бандиты, говорит, придут. А нехай приходят, чего мне теперь терять? Машинок нет, зато часам к пяти Петр получит свой взрыв, а вместе с ним еще пятерых покойников, и, как только опознают Фирсова, мной займутся всерьез.

Столкнувшись в дверях с Михайловым, в палату вперся Олег, за ним вошел Женя.

Привезли тележку с обедом. Тут же нагрянули и отсутствовавшие больные: двое хромых типов с похожими лицами. Каждый из них молча взял свою порцию и протянул чашку для компота.

— Где можно получить вещи? — поинтересовался я у санитара, когда тот ставил мне на тумбочку тарелку с маленькими выщербленками по краю.

— Домой, что ли, собрался?

— Забрать кой-чего, — сказал я, погружая взгляд в мутный бульон.

— На первом этаже, около раздевалки, — монотонно произнес санитар, разворачивая тележку. — Сейчас не ходи, у них перерыв.

Я проглотил чуть теплый суп с желтоватыми ломтиками соленого огурца и разварившейся до размеров клецок перловкой. Второго, надо думать, мне не полагалось. В кружке, беспардонно вытеснив жидкость, плавал гигантский сухофрукт, поэтому собственно компота там поместилось не больше глотка.

Соседи по палате закончили обед и, одновременно поднявшись, гуськом вышли на перекур. Олег меня не позвал — оскорбился.

Я полежал минуты три, прислушиваясь к желудку. Затем, свесив ноги, нашел тапочки, такие же бедные, как вся прочая больничная утварь. Дальнейшее промедление было чревато большими неприятностями.

На стальной двери камеры хранения висел мощный замок. Я беспомощно побродил вокруг и подпер стену плечом. По крайней мере буду первым. Сзади раздались тяжелые шаги, и еще до того, как я обернулся, мне сказали:

— Не жди, не жди. Через полчаса. Пожилая женщина в коротких резиновых сапогах сноровисто отомкнула замок и скрылась внутри.

— Я тороплюсь, тетенька!

— Никаких «тетенька», — отрезала та. — Ты покушал, а я еще нет.

— Будьте вы человеком!

— А я кто, по-твоему? — с укором поинтересовалась женщина, высовываясь из-за двери. — Ладно, давай номерок.

— Какой номерок?

— При выписке получить должен. А-а! Ты никак в побег намылился?

— Да нет же, я только посмотреть, что там со мной привезли.

— Фамилия.

Я замялся.

— Что, фамилию забыл? — Женщина утомленно тряхнула головой. — Постой, не тебя вчера бомбой убило? Надо говорить «неизвестный». Так ничегошеньки и не помнишь? Горемычный ты мой…

Она ушла в глубь длинной комнаты и, найдя на бесконечном стеллаже нужную ячейку, выдала черный шуршащий пакет.

— Небогато у тебя.

Имущество, бесспорно, принадлежало мне. Ключи и носовой платок я узнал сразу. Две дискеты без наклеек могли быть и не моими, но с какой тогда стати им лежать вместе с ключами? Больше в кульке я ничего не обнаружил. Права тетенька — небогато.

— Это все?

— Ну, ты спросил. Вещи, может, какие и были, только на что они годятся — все в крови да в дырках. Ты не волнуйся, если родные не объявятся, при выписке новые получишь. Брюки, ботинки, белья пару — голым не уйдешь.

— А кроме одежды?

— Еще тетрадка в клеточку, но она почти вся сгорела. Я ее выкинула. Что, зря?

— Туда ей и дорога. А еще?

— Бумажник, что ли? — напряглась женщина.

— Коробочки. Пластмассовые такие, продолговатые.

— Ты нормально объясни.

— Черные, с кнопками.

— А, с кнопками? Видела.

— Ну! — заволновался я. — Где они?

— Нашел, о чем печалиться, о коробках каких-то! Чудной, ей-богу.

— Где коробки?! — рявкнул я.

— А ты не ори, — осерчала она. — Разорался, ненормальный. Не знаю я, где твои штуки. Тоже, наверно, выбросили.

— Куда? — мне захотелось вцепиться тетке в горло и душить ее до тех пор, пока она не отрыгнет мои дыроколы.

— В помойку, куда же.

Я почувствовал, как холодный халат прилипает к спине.

— Где помойка?

— Да не ищи, вчера это было. Вывезли уже. Если так переживаешь, я тебе из дома принесу, у меня таких знаешь сколько?

— Барахло я забираю.

Женщина не протестовала: ключи и платок — велики ценности! Я сгреб с прилавка свое добро и распихал его по карманам.

Уйти? Без машинки, без денег, в одном халате? Можно попроситься к Алене. Ха-ха! Если она и пустит, то лишь для того, чтобы сдать меня своему начальству. Оставаться тоже нельзя. Как только всплывет, что Куцапов не единственный, кто погиб при взрыве, меня моментально перевезут туда, откуда уже не вырваться. А потом они докопаются до моего происхождения, и я по гроб жизни буду куковать взаперти. Это еще в лучшем случае.

Лишний. Я здесь лишний. И сам во всем виноват, вот что досадно.

На пути в палату мне снова попался мальчик в косынке. Он слонялся по коридору, будто кого-то ждал.

— Тебя ищут, — заговорщически предупредил он.

— Кто?

— Дядька, который до обеда приходил. У него еще чемодан такой тонкий без ручки.

«У людей Фирсова тоже были чемоданы», — почему-то подумал я.

— Хочешь убежать? — неожиданно спросил мальчик.

— Хочу, — признался я.

— Я тебе одежду принесу.

— Ты всем помогаешь?

— Только тебе. — Он был совершенно серьезен.

— Как тебя звать, спаситель?

— Тишка.

В голове что-то тревожно звякнуло.

— Сними платок, — сказал я.

— Нельзя, замерзну.

Ни с детьми, ни с собаками я общаться не умел. Мне всегда казалось, что они чего-то недоговаривают и втайне надо мною глумятся, а несмышлеными только притворяются, чтобы легче жилось.

— Тихон, ты рыжий?

— Подумаешь… — В его голосе послышалась обида.