Евгений Прошкин - Слой

— Не знаю я никакого Чижова, — захныкал Валуев. — Что хотите расскажу, только...

— Нуркин, — напомнил Константин. — Нур-кин, а не Чижов.

— Не знаю я-а-а! — заныл допрашиваемый. Костя сел в удобное крутящееся кресло и с сожалением посмотрел на писателя. Тот бессмысленно шевелил руками, пачкал палас кровью, но колоться, кажется, не собирался. Боль, которую он терпел, не шла ни в какое сравнение с той, что знал Костя, но все же это была Боль — с большой буквы. А выдержку Костя уважал.

Налюбовавшись летающими по экрану флажками, он решительно поднялся и подошел к окну. Позолоченная ручка издала мягкий щелчок, и рама с чавканьем повернулась. Константин высунулся наружу и посмотрел, нет ли внизу людей. Людей не было.

— Не на-адо, — слабо протянул Валуев.

— Видел бы ты себя на параде. Гордость, достоинство! Мимо колонну гнали, а я за оградой стоял. Вроде Правительство ваше паскудное приветствовал. Как все остальные. А я на самом деле друзей искал — в той колонне. И нашел. Двоих. Я знаю, что потом с ними было.

Костя прищурился и, переждав, пока какой-то сухарь в груди не впитает подступившие слезы, торжественно произнес:

— Именем Народного Ополчения.

На зеленом паласе осталось темное пятно — на самоубийство совсем не похоже. Но к этому Константин и не стремился, он хотел, чтобы члены Чрезвычайного Правительства уяснили: на них объявлена охота. В то же время Костя сознавал, что ничегошеньки они не поймут, так как Правительства вроде бы не существует. Эти мысли здорово рифмовались с его недавним открытием, и, быть может, именно поэтому он поторопился от них избавиться.

Человек поправил антенну и повертел колесико настройки. Радио он ненавидел, но еще хуже он переносил тишину. Добившись чистого приема, он увеличил громкость и поставил кастрюлю в раковину. Пельмени он ненавидел посильней радио, однако считал, что стряпня для мужика — занятие постыдное.

С тех пор как он расстался с женой, человек только и делал, что терпел. Со временем он даже научился получать от своих страданий какое-то удовольствие. Хотя нельзя сказать, чтоб это удовольствие было большим.

— Только что нам стало известно об очередном дерзком преступлении в столице, — гордо объявил ведущий. — Мы передаем эту новость первыми.

Человек закрыл кран, переставил воду на плиту и включил газ.

— Час назад в своей квартире был убит известный писатель, автор многих бестселлеров Иван Валуев. Детали пока держатся в секрете, но наши источники в прокуратуре сообщают, что Валуеву нанесли ножевое ранение, а затем выбросили его из окна. Подробности слушайте в ближайшем выпуске новостей, который выйдет в эфир через двадцать минут.

Конфорка шипела, наполняя кухню удушьем, но человек этого не замечал. Он все так же стоял, отрешенно глядя на кастрюлю.

* * *

Константин прошел через турникет и машинально — так, как это делало большинство пассажиров, — посмотрел на обратную сторону карточки. Осталась одна поездка. При том, что нормальные люди ездят в метро два раза в день — туда и обратно, — у него часто выходило нечетное количество, и одна поездка получалась лишняя. Костя любил поразмышлять о метафизическом смысле этого явления, но сейчас было недосуг, поэтому он просто пожал плечами и сунул билет в нагрудный карман.

На ступенях сидел одноногий старик с баяном, точнее — рядом с баяном, поскольку инструмент стоял у стены, возле облупленного костыля. Инвалид же, развернув газетку, деловито кушал крутое яйцо. Почувствовав обычную неловкость, Константин поспешил мимо. Вообще-то он подавал, и не по двадцать копеек, как некоторые, но в данный момент позволить себе этого не мог. Настя с самого утра закатила скандал, дошло даже до ультиматума — мол, или заработки, или развод. Костя в ответ как-то отбрехивался, дерзил, впрочем, разговор он помнил довольно смутно, главное, что протаскался до обеда, а денег так и не достал. Более того, воспоминания о поисках пресловутых денег тоже куда-то ускользали, перемешивались и норовили притвориться сном.

Зато сон, который так упорно навязывало подсознание, был действительно хорош. Косте снилась богато обставленная квартира и ее хозяин — добрый интеллигент. Хозяин пригласил его в кабинет, где они долго и приятно беседовали, а в конце он подарил Константину несколько сот рублей. Он дал бы еще, но больше у него не было. Костя поблагодарил и почему-то запихнул деньги в правый ботинок.

Подумав об этом, он ощутил легкое неудобство — именно в области стопы. Недоумевая, Константин облокотился о перильце, затем поджал правую ногу и пощупал обувь. Под пальцами хрустнули свернутые купюры.

Инвалид шумно проглотил сухой желток, отряхнул ладони и взялся за баян.

— Москва-а золотогла-авая!.. — затянул он, тоскливо кося глазом на четыре сотни.

Не соображая, что делает, Константин зажал в кулаке деньги и двинулся к старику.

— Убери, убери, сынок. С ума не сходи, — сказал инвалид, чудесным образом укладывая слова в ритм песни. — Думаешь, дед не видит, у кого шальные, а у кого трудовые?.. Арома-ат пиирожко-ов... Дед все понимает. Рупь-два милуешь, и спасибо. А нет — я не в обиде. Я ж понимаю...

Совсем смутившись, Костя быстро закивал и полез по карманам. Разыскав стопку каких-то монет, он бережно положил их в брезентовый чехол и, пробормотав что-то благодарственное, вприпрыжку сбежал к тормозящему поезду.

Деньги не исчезали и не жгли ладонь, они просто были, невесть откуда взявшиеся четыреста рублей. Четыре новеньких, незатертых сотенных — от щедрого человека из волшебного сна.

На Костю стали обращать внимание, и он, спрятав банкноты, ушел в другой конец вагона. Потеснив пацана в бейсболке, надетой задом наперед, он сел и прикрыл глаза. В голове все звучали «конфетки-бараночки» и душевный голос одноногого баяниста: «...у кого шальные, а у кого трудовые...» Константину было крайне важно разобраться, какие же у него. Шальных, то бишь сомнительного происхождения, денег он иметь не мог — даже теоретически. Значит, честные, значит, заработал. Вот Настя обрадуется! Где заработал-то?.. Настя будет Довольна...

Он незаметно задремал, а когда, вздрогнув, открыл глаза, в окне мелькали незнакомые колонны.

— Какая сейчас? — испуганно спросил он у женщины, сменившей подростка.

— "Сухаревская".

Константин обескураженно тряхнул головой и встал у дверей. Вестибюль унесся влево, и за пыльным стеклом заплясали бесконечные кабели. Через долгие две минуты из темноты вынырнула следующая станция. Константин прикинул, сколько придется ехать назад, и закручинился — приближался час пик с давкой, взаимными укорами и вечной московской бестолковщиной.

Едва створки раздвинулись, он бросился из вагона — напротив, быстро наполняясь пассажирами, стоял встречный состав. До середины платформы Костя добрался относительно легко, но в центре его остановили, затолкали и потащили в сторону. Он злился и проклинал, но бороться с толпой было бесполезно — его несло вдоль поезда, в котором уже прозвучало бесповоротное «двери закрываются».