Евгений Прошкин - Слой

«Люди, вы стадо, — с глухим раздражением подумал он. — Вас бы на подводную лодку во время пожара».

Идея Косте настолько понравилась, что он на мгновение перестал сопротивляться и побрел вместе со всеми к эскалатору. Попадая в метро, он начинал искренне ненавидеть человечество, однако к столь радикальной идее пришел впервые. Да, на подлодку. И обязательно с пожаром — чтоб в суматохе друг друга передавили. Чтоб на дно — всем стадом.

Константин поразился, как это легко — желать чужой смерти. Он давно знал, что не любить для человека так же естественно, как любить, но, воспитанный в духе гуманизма, старался держать подобные знания где-то глубоко, на нижних полках. Теперь же, взбесившись от коллективной тупости пассажиропотока, он дал волю самым черным фантазиям, вновь и вновь представляя себе людей, мечущихся по тесным каютам. Войдя в азарт, он даже не заметил, как легко и правдоподобно его воображение рисует внутренности подводной лодки. Словно когда-то, давным-давно, а может, и в другой жизни, эти внутренности были для него домом.

Перебегая взглядом от одного пассажира к другому, Костя мысленно ставил их в различные затруднительные положения и так же мысленно улыбался... Пока не заметил в толпе новое лицо.

Это был он, его командир. Его родной сотник — человек, вытащивший Костю из дерьма, подаривший ему первый автомат и цель в жизни. Научивший презирать смерть. Убитый в уличном бою.

Если б Костя не видел этого сам, он бы, наверно, не поверил. За сотником ходила слава бессмертного, заговоренного против пули и ножа и даже против насморка. Странно, но командир и впрямь никогда не болел. А три месяца назад... Или два?.. Проклятая память!..

Они сидели в бэтээре, и их можно было достать только гранатой. Сотник вылез из люка. Его предупреждали насчет снайперов, но он их никогда не боялся. Высунулся почти по пояс и раздавал приказы — за броней шли два отделения. Ему было важно, чтобы сотня все сделала правильно и не подвела соседей. У него было развито чувство долга. И еще — нюх. Но иногда нюх отказывал... Костя не сразу сообразил, что вспышка за смотровым окном — это взрыв. Он принял ее за что-то другое, хотя ничего другого на Кузнецком быть не могло.

Просто разум не мог смириться... Он еще спросил у сотника, откуда фейерверк, и, когда тот не ответил, потрепал его за брючину. А сотник сполз в кабину. Он был мертв — уже секунд десять, но почему-то продолжал стоять. И у него не было лица. Совсем не было.

— Петр! — позвал Костя.

На него посмотрело сразу несколько человек, но сотника среди них не оказалось. Померещилось?

— Петр!! — крикнул он.

Люди шарахнулись в стороны, кто-то принялся язвительно шутить, но Косте было не до условностей. Он отчаянно рвался туда, где только что стоял сотник или кто-то чертовски на него похожий. В этом вряд ли был какой-то смысл, ведь он сам все видел — тогда, на Кузнецком, но надежда на чудо, скверная черта русского характера, заставляла его пробиваться сквозь потную гущу дальше, к переходу на Кольцевую. Чем энергичней он работал локтями, тем скорей ему уступали дорогу, а всякие красноречивые покашливания его не волновали. Он был один — в целом мире, и он готов был с этим миром сразиться, лишь бы догнать своего сотника.

— Петр!! Ты где?! — исступленно заорал Костя. Теперь обернулись все, и он, пользуясь возникшим оцепенением, бешено завертел головой. Взгляд на миг выхватил из толпы знакомый профиль: покатый лоб, убегающие на затылок волосы, нос картошкой, круглый старушечий подбородок — все рубленое, контрастное, как на черно-белом снимке. Нет, это не Петр. Конечно, не он, это чья-то чужая морда, но почему она его так зацепила?

Константин моргнул, и морда исчезла, а через один удар сердца он уже не мог с уверенностью сказать, действительно ли там кто-то был или это ему пригрезилось. Стадо пришло в движение, и Костя понял, что никого не найдет.

Матеря себя за то, что отвлекся, он отступил к колонне. Если б он смог встретиться с сотником... Но как? В мире с действующим метро многое было по-другому. Многое находилось не на своем месте — члены Чрезвычайного Правительства работали черт знает кем, а от Народного Ополчения осталась лишь одноименная улица на «Октябрьском поле». Две трети черного списка он совершенно спокойно разыскал через справочное бюро на Киевском вокзале, но адрес Петра не спросил — он помнил его сам. И, конечно, ни разу к нему не ходил. К кому идти, если Петра убили?

А если нет?

Костя решительно вышел из-за колонны и влился в реку, текущую к эскалатору. Час пик — не лучшее время для поездок, особенно с двумя пересадками. До «Арбатской» он доедет и на тачке. В кармане похрустывали плотно сложенные четыре сотни, деньги, происхождение которых его так тревожило — совсем недавно. Давно. Это было давно. И, главное, не с ним. Тот малахольный географ удавится, но на тачку не разорится, а он, Костя Роговцев, может себе позволить. Тем более за счет беллетриста Валуева, царство ему небесное.

Машин в городе было пруд пруди, и на такси получилось еще дольше, зато с комфортом. Показывая, где свернуть, Костя на всякий случай пояснил:

— У магазина «Мелодия».

И по привычке добавил:

— Который взорвали прошлой зимой.

— Чего взорвали? — оторопел водитель.

— "Мелодию", — буднично ответил Константин. — Или у вас не взрывали? Значит, это только у нас.

Таксист поцокал языком, но промолчал. Он на своем веку слышал и не такое.

Костя велел остановиться у красной кирпичной школы с чудным номером «1234» и, заплатив сверх оговоренной суммы, зашел в подъезд старого пятиэтажного дома.

Сердце забилось сильней и чаще. Шансов было немного, но если он все же не обознался, если Петр жив... Что из этого следует. Костя так и не решил — он уже стоял у двери и давил на звонок. Лишь успел довести сладкую мысль до конца: если сотник жив — это здорово.

— Вы к кому? — осведомились из-за цепочки. Ну да, правильно. Петр обитал в коммуналке.

Это в отдельных квартирах спрашивают «Кто там?», а в коммунальных — «К кому?». Большая разница.

Константин рассмотрел жестяную табличку над звонком — в списке значилось шесть фамилий, но Еремина среди них не было.

— Я к Петру, — сказал он.

— Нет у нас никаких Петров, — недружелюбно отозвался некто, скрывавшийся за дверью.

— Откройте, пожалуйста, мне нужно с вами поговорить.

— Нет у нас Петров, и говорить не о чем, — отрезал жилец.

В узкую щель был виден только кусок коридора и волосатое предплечье с бледной татуировкой «Сахалин 1957-1961». Не позволяя захлопнуть дверь, Костя выставил вперед ногу.

— Мне бы на два слова...

— Толик, что там? — раздался женский голос.

— Петю какого-то... С утра по телефону голову морочили, а теперь вон приперлись. Здрасьте.