Евгений Прошкин - Слой

— Хорошо.

Костя встал из-за стола и пошел обуваться.

— Ты куда?

— За деньгами.

— Грабить, что ли, собрался?

— Ты же сама сказала — мое дело.

«Грабеж — это когда у живых, — подумал Костя. — А когда у мертвых — это как-то по-другому называется. Неважно. Хватит чистоплюйничать. Рыцарь нашелся. Нужны бабки? Будут». Сколько он их оставил на квартирах у приговоренных? Дурацкие принципы. Они для этой жизни не годятся. Для какой-то другой — может быть. Но другой у него нет.

— У меня тоже условие, — предупредил он. — Я изменюсь, но и тебе придется. Начнем с фигуры. Что-то я давно не видел твоей талии.

— Талии? — беспомощно улыбнулась Настя.

— А главное — грудь. У тебя должен быть третий размер, на худой конец — второй.

— Второй размер? — переспросила она.

— Лучше все-таки третий. Такая, как сейчас, ты можешь устроить учителя географии, но человек с деньгами найдет себе поприличней.

Костя специально не выбирал слов или, напротив, выбирал — те, что быстрее дойдут.

— Как же я?.. — растерянно пролепетала она.

— А я — как? Старайся, работай над собой.

— Смеешься, — с облегчением молвила Настя. — Я, наверно, слишком жестко... но и ты пойми, ведь трудно же...

— Я понял, понял, — кивнул он, надевая ветровку и проверяя по карманам ключи.

— Ты скоро?

— Как получится.

— А все-таки зачем ты сбрил усы?

— Так ведь новая жизнь.

С ветровкой Константин явно погорячился — солнце, несмотря на ранний час, припекало вовсю, к обеду могло раскочегарить и до тридцати. Возвращаться, однако, не хотелось. Не из-за глупой приметы, а потому, что дома — жена и трудный разговор. Этого он не любил.

Пройдя квартал, Костя свернул во двор и направился к трухлявому, как пень, трехэтажному дому. Благородная дамочка с пуделем посмотрела ему вслед и презрительно отвернулась. В доме остались лишь два одиноких пенсионера да многодетная семья, и если кто-то заходил в подъезд, так только затем, чтобы выпить или, наоборот, отлить.

Ни того ни другого Костя делать не собирался. Внимательно осмотрев горелый почтовый ящик с подозрительно свежим замком, он достал из нарукавного кармашка маленький ключ и вставил его в скважину. В глубине, под свернутой «Экстрой-М», он нащупал прохладную ребристую рукоятку. На этот раз он планировал обойтись без стрельбы.

Черный список, который сидел у него в голове не хуже таблицы умножения, составляли в порядке значимости, но ни этого, ни алфавитного порядков Костя не соблюдал. Он ликвидировал тех, кого в данный момент было легче достать, а всякие там системы пусть останутся для пижонов.

Сегодня он наметил Валуева. Казнить министра социального обеспечения можно было в любой момент — Валуев работал на дому, а семьи у него, как выяснил Костя, не имелось. На улицу Иван Тимофеевич выходил редко, в основном — вечерами. Проветриться, размять ноги и, вероятно, придумать на свежем воздухе новую мочиловку. Валуев писал боевики. Пек их, как блины, в месяц по штуке, но в звезды так и не выбился — то ли таланта не хватало, то ли раскрутки, черт его знает. Жил безбедно, но без особого шика. В Интернете висел по десять часов кряду — пресс-конференции, гнида, устраивал. Костя однажды подкинул ему пару вопросиков — был в гостях у товарища и воспользовался случаем, — так Валуев ответил. Он всем отвечал. Тщеславный, гаденыш. «На это и купим», — решил Константин.

Он прошел мимо арки, похожей на ту, что была у подъезда Панкрашина, и споткнулся. Вместе с аркой вернулось странное ощущение какого-то противоречия, даже несуразности. Не мог Валуев быть писателем и дома безвылазно сидеть тоже не мог. Министр же! Его чуть не каждый день в новостях показывают... или постой...

Костя совсем запутался. Не появлялся Иван Тимофеевич в новостях — ни вчера, ни позавчера, никогда вообще, но в то же время Константин помнил, что Валуева знает вся страна, и пресс-конференции у него были — не интернетовские, а нормальные, с живыми журналистами.

Константин суеверно пощупал, не появились ли усы, и плюхнулся на ближайшую лавочку. Сознание словно разделилось на две части: одна талдычила про Валуева-министра, другая утверждала, что для такой должности Валуев-бумагомарака жидковат. Каждая из этих версий тянула за собой длинный хвост взаимоисключающих воспоминаний: об отряде Народного Ополчения и нелюбимой работе в школе, о связях с шикарными женщинами и тягомотине семейной жизни, о разных знакомых, о жутких попойках и о том, как позорно вчера окосел с половины пузыря.

Обе версии были реальны, но, как Костя заметил, не вполне равноценны. Та, в которой он воевал, рисковал и безбожно блудил, была роднее. Ее он знал куда лучше, чем вторую — с дырявым глобусом на учительском столе, со смешной зарплатой, со стремительно стареющей Настей.

Имей Константин склонность к теоретизированию, он, не исключено, просидел бы на лавке до вечера, но этим боец Народного Ополчения не страдал. Учитель географии поворчал для порядка и сдался. Куда ему было тягаться! Таких, как он, Костя отстреливал дюжинами.

Через десять минут Константин садился в вагон метро. От параллельной биографии остались только затухающее раздражение, не слишком стильная одежда и возможность быстро попасть в любой конец города. На самом деле — в этом он был убежден — метро уже третий месяц как затопили.

Проехав пару остановок, он окончательно выбросил из головы всю эту чушь и занялся мыслями действительно важными. За второстепенной фигурой министра собеса подходила очередь вице-премьера Немоляева, имевшего три судимости. Костя опасался, что Немаляева ему не одолеть. В мире, где работало метро и не было комендантского часа, двадцать лет зоны значили поболе, чем собственный банк.

Выйдя на «Новых Черемушках», Костя огляделся и, раздосадованно цыкнув, спустился обратно. Он всегда путал эти полуокраинные районы и никак не мог запомнить, где и куда нужно поворачивать. Перейдя на противоположную сторону, он еще раз огляделся. Да, здесь.

От улицы тянулась, пропадая в деревьях, бесконечная цепь серых «хрущевок». Два дома отсутствовали — на их месте золотой фиксой торчало высокое кирпичное здание. Там, на четырнадцатом этаже, и трудился писатель Валуев.

Поднявшись, Константин вынул изо рта жвачку и поделил ее на порции. Затем залепил «глазки» у трех дверей и подошел к четвертой.

Валуев не отзывался долго, больше двух минут, но Костя точно знал, что он у себя, — электросчетчик вращался как бешеный. Наконец послышались шаги, и за чистенькой обивкой клацнули замком.

— Добрый день, Иван Тимофеевич, — с легким подобострастием произнес Константин.

— Здрасьте. Вы ко мне?

Валуев величаво поправил бархатный халат, под которым виднелись рубашка в тонкую полоску и шейный платок.