Евгений Прошкин - Слой

— Стой, я сам догадаюсь, — азартно заявил Борис. — Наверно, у твоего отца над столом висели фотографии. В «Советском экране» их не печатали, значит, что-нибудь вроде «Фильмови новини».

— Кажется, да, — кивнул Константин, отворачиваясь к окну.

Было у отца фото в рамке, но не на стене, а возле пишущей машинки. Мать до свадьбы. Молодая, смеющаяся, с венком из ромашек. Где-то за городом... Костя ее почти и не помнил. Поэтому ему показалось странным, что отец заклинал его памятью матери. Какая память-то?.. Он взял со стола фотографию и держал ее у груди, как икону. Говорил, говорил, говорил... Батя мало знал о Народном Ополчении. Наверняка ему было известно лишь одно: рано или поздно их всех расстреляют. Батя жил для вечности. А Константин считал, что никакой вечности нет. Точнее, он об этом просто не думал.

Минут пять Борис рулил молча. На Октябрьской он обогнул тоннель и повернул к центру. Солнце еще не зашло, но реклама ухе горела. Чуть позже зажгли фонари. Москва стала красивой и совсем чужой.

— Расскажи про первую жертву. Или не жертву? Как ты их?..

— Первая? Да ничего особенного. Нажал на курок — человек упал. Все стреляли. Это легко, когда вместе со всеми. Не сомневаешься в своей правоте.

— А сейчас что же, сомневаешься? — заметно разочаровался Борис. — Странный ты какой-то маньяк.

Константин не ответил. Он покосился на отливающие темной медью купола Христа Спасителя и отвернулся к Кремлю.

«Убью гада», — решил он.

— Ну?! Не признал? Не призна-ал, — укоризненно молвил румяный субъект. — Бакен я. Бакен, помнишь?

— Э-э... Бакен! Е-мое! — просиял Петр. — Изменился-то!.. А я гляжу — ты или не ты?

— Ну как же! Три весны — это тебе не медком баловаться. Да-а, Кант... — вздохнул он. — Три годочка вместе. А ты и не признал.

— Темно здесь..,

— Рассказывай, Кант, — без предисловий потребовал Бакен. — Слышал я, ты еще два раза к хозяину топал.

— Чего про меня... — весело отмахнулся Петр. — Ты-то как?

— При деле.

— И хорошее дело?

— На масло хватает. На хлеб — не всегда.

Петр догадался, что это шутка, но не понял, надо ли смеяться. Чтобы занять рот, он опрокинул в него рюмку и чуть не поперхнулся пакетиком.

— Кант, Кант... — Бакен показал бармену на стакан и похлопал Петра по плечу. — Давно хотел свидеться. Про тебя столько сказок гуляет, всем верить — ума не хватит.

— А ты не верь, — многозначительно посоветовал Петр.

— По каким статьям ходил?

— Э...

Петр повертел в руке рюмку. Бармен ее мгновенно наполнил, и он снова выпил, мучительно рожая ответ. Его знания Уголовного кодекса ограничивались позорной сто семнадцатой, но это был бы не самый удачный ответ.

— Не телефонный разговор, — сказал он. — Отсядем, что ли.

Бакен заграбастал бутылку и два стакана, и они перешли к свободному столику. Петр покосился на вход — Немаляева все не было.

«Что-то серьезное, — с надеждой подумал он. — Задержаться б ему еще на полчасика. Раньше этот „бык“ не свалится».

— Ну?.. — заинтригованно молвил Бакен.

— За встречу, — предложил Петр, наливая вонючего «Джонни Уокера» до самых краев.

Бакен, мотнув головой, жахнул трехсотграммовый стаканище и, кажется, только протрезвел. Петр отпил глоток-другой и, сморщившись, отставил стакан в сторону. Он был в отчаянии.

— Мнешь ты чего-то, Кант, — с подозрением заметил приятель. — Если б я тебя по малолетке не помнил...

— Я не мну, Бакен, — признался Петр. — Я намекаю. Короче, такая тема... Есть один план... типа бизнес. Но это не бизнес, а как его... Короче, там оборонка завязана. Лавэшки так вагонами и грузят. И можно туда влезть.

— По-моему, это ты меня грузишь. Что-то я в тебе сомневаюсь, Кант,

Петр тяжело посмотрел на Бакена и поцыкал сквозь щель в зубах.

— Я не навязываюсь. Там и без тебя компания немалая. Сомневается! — оскорбленно воскликнул он. — Вацлав не сомневается. Штаб не сомневается...

— У тебя со Штабом дела? — приятно удивился Бакен. — Что ж ты сразу?.. Выпьем.

— Выпьем, — кивнул Петр. Бакен принял еще двести пятьдесят, и его взгляд прояснился, словно у космонавта.

— Хорошие «котлы», — сказал он, увидев «Картье».

— Отстают иногда. Сколько на твоих?

— Шестнадцать минут, двадцать секунд. Одиннадцатого.

— Мне бы в дальняк, — сообщил Петр. — Поддержишь?

— Да, мне тоже пора. — Бакен поднялся и, пошатнувшись, сбил ногой стул. Он все же косел, правда, гораздо медленнее, чем положено.

Бордовая дорожка привела их к туалету. Бакен задержался около умывальников, а Петр, мимоходом проверив, не запирается ли замок изнутри, проследовал дальше. Все пять кабинок были свободны. Дверцы по моде американских Сортиров висели высоко, так что между нижним краем и полом оставалось сантиметров сорок. Петр выбрал последнюю кабинку и, прикрыв дверь, встал на унитаз.

Новый старый приятель харкал и сморкался так долго, что за это время можно было вымыться с головы до пят. Петр представил, как в туалет заходит кто-то еще, как пьяный Бакен начинает их знакомить, как оказывается, что этот кто-то видел недавно настоящего Канта, — и так далее, вплоть до контрольного выстрела в глаз.

Наконец плеск прекратился, и раздались нетвердые шаги. Грохнула дверца, щелкнул шпингалет, и по фаянсовым стенкам зазвенела упругая струя. Опорожнившись, Бакен вздохнул, повозился с ширинкой, прокашлялся, сплюнул — и спустил воду. Напевая, он еще раз вымыл руки и чем-то клацнул — видимо, закурил.

— Кант...

Попыхивание сигаретой и плевки.

— Кант!.. Заснул?.. Кант! Эй!

Бакен зашел во второй отсек и последовательно просмотрел четыре кабинки. Открыв дверцу пятой, он внезапно ощутил боль.

Петр уперся ногой ему в подбородок и рванул струну на себя. Свистнув, петля затянулась и впилась в плохо выбритое горло. Петр спрыгнул на пол и, схватив Бакена за рубашку, развернул спиной к кабинке. Затем намотал свободный конец лески на ладонь и опять дернул.

Бакен секунду подержался за удавку и, смирившись, осел на унитаз. Его зрачки стали мутными, как у рыбы, а челюсть отвисла, и из нее потянулась тонкая нить слюны.

Петр приподнял грузное тело и, расстегнув на нем брюки, спустил их до ботинок. Симметрично расставив ноги Бакена, он прислонил его к бачку и слегка пошатал — покойник сидел устойчиво.

Втиснувшись в кабинку, Петр запер дверь на шпингалет. Верхний край перегородки находился на высоте двух метров, до потолка от него оставалось еще столько же. Петр поставил каблук на держатель туалетной бумаги и, схватившись за боковую стенку, подтянулся. Шурупы выскочили, и держатель со скрежетом прочертил по пластику неровную дорожку. Барахтая ногами, Петр открыл рот и точно избавился от какой-то опухоли. Он посмотрел вниз — сверток с парализантом лежал на полу. Пришлось опуститься и подобрать пакетик, но класть его под язык уже не хотелось.