Евгений Прошкин - Слой

— Что он хотел всем этим сказать?

— Не знаю. Похоже на какую-то внутреннюю разборку. К нам это меньше всего относится. Но если о Нуркине и его партии заговорили на центральном канале...

— ...то пора идти за винтовкой, — закончил Костя. — Хотя мне больше по душе направленный взрыв. Я помню место, где торгуют качественным скипидаром. Магний добудем, алюминий, керосин, ацетон — тоже не вопрос.

— Остался сущий пустяк: заложить. Не зная ни маршрута, ни графика.

— Можно разыграть ничью.

— Обвязаться взрывчаткой и подкараулить на очередном митинге? Не торопи смерть. Когда надо, она сама явится.

Петр положил на колено схему коммуникаций и стал, пришептывая, водить по ней пальцем. Костя выключил телевизор и, облокотившись о подоконник, выглянул во двор. Солнце в белесом небе не сдвинулось ни на метр. Деревья подыхали от жажды. На углу смрадно горела помойка.

Он задумчиво потрогал пристегнутый к трубе наручник и, высыпав из коробка скрепки, принялся их выпрямлять — про запас. Константин предчувствовал, что они ему еще пригодятся. Пока она за ним не явится — или здесь, или там. Впрочем, дама с косой к нему уже наведывалась. И то, что он принял за конец, оказалось началом.

— Я не понял. Этот Сидорчук... Этот оборзевший обозреватель! Что он сегодня нес? «Курица»!.. «Гайка»!..

Нуркин яростно отбросил блокнот и вскочил с дивана. Постоял, покусал на большом пальце ноготь и, снова усевшись, придвинул блокнот к себе.

— Черная. Черная курица! — осклабился Немаляев. — Не бесись, Владя. Если б ты в пиаре шурупил так же, как в политике...

— Чего тут шурупить?!

Листы в книжке встали дыбом — многие были изрисованы аккуратными решетками.

— Шурупить по поводу «гайки»? — взорвался он.

— Гайка, шестеренка — не все равно? Ты сам выбрал линию поведения. Бумажку в говне народу показывал.

— Краска там, — буркнул он.

— Неважно. Согласись: из той бумажки можно было такую тему развить, а он ни словом. К флагу прицепился? Это его стиль. Должен же он был поставить нас в известность. Ну, и цену набить, конечно.

— Что, Сидорчук без хозяина?

— Я слышал, да. Тот, кто его кормил, сейчас во Франции отсиживается, ему теперь не до жиру. Вот мальчик и дергается, работу ищет.

— Покупаем, — заявил Нуркин.

— Это дорого.

— Один раз живем, Сашка!

— Н-да?

— Ну, плюс-минус, — неопределенно пошевелил ладонью Нуркин. — Сейчас только одно: набирать темп. Вперед, вперед, на форсаже!

— Топлива-то хватит? До выборов далеко.

— Не будет выборов, Сашок.

— Н-да? Такие новости хотелось бы узнавать первым.

— Вторым. Первым все новости узнаю я. Я их придумываю.

— А-а... гм...

Немаляев пожевал губами и, сняв с пояса мобильник, набрал какой-то номер.

— Света. Вечером меня не жди... Нет. Как всегда, в четверг... Да, через неделю... Да, потерпишь.

Не дослушав, он отключил трубку и несколько секунд глядел на погасший дисплей. Потом перевел взгляд на Нуркина — тот непринужденно копался в баре. Бутылок было много, и каждую он не просто рассматривал, а читал этикетки Где было по две — читал обе.

Немаляев, помня о любви Нуркина к таким вот немым сценам, спокойно ждал. Глава правительства, погибнув и возродившись, не потерял ни одной из своих привычек. За те полтора месяца, что прошли после их встречи, Нуркин сменил уже четыре базы. Его равно не устроили и неприметный домик за Кольцевой дорогой, и крутой особняк на Рублевском шоссе. Двухуровневые апартаменты на Тверской он отверг как слишком буржуазные, но селиться в «хрущевке» тоже не пожелал. В итоге он выбрал обычную квартиру в типовой новостройке.

Окна выходили на отвалы глины, которые пылили так, что нижние этажи тонули в красном тумане. Нуркина это не особенно беспокоило, поскольку герметичные рамы не открывались вовсе — из-за пуленепробиваемого стекла они весили столько, что не выдержали бы никакие петли.

Кроме квартиры, Немаляев обеспечил себе парочку «Вольво» с одним и тем же номерным знаком, два спутниковых телефона, зарегистрированных в разных компаниях, три анонимных счета в дружественных банках. Денег он не жалел, тем более что для него это были не такие уж и деньги. Последнее время Немаляев приходил к мысли, что отдал бы все — ну, или почти все — за то, чтобы здесь удалось воссоздать построенную ими систему. Дров, конечно, там наломали прилично, но такая уж в России топография — чем светлее путь, тем больше ухабов. А старые ошибки повторять не обязательно, достаточно будет новых.

— Влад... — не выдержал он. — Ты про выборы-то поясни. У меня средства вложены, надо кой-какие акции скинуть, пока не поздно.

— А где армянский? — раздраженно бросил Нуркин. — Передай своим барбосам: «Праздничный», десятилетней выдержки.

— Ты рехнулся, да? Завтра — два ящика. Три. Я о деле спрашиваю!

— Что?.. — Нуркин оторвал взгляд от фигурной бутыли и, поставив ее на место, вперился в Немаляева. — Все хорошо, Сашок, я же сказал. Еще Сидорчука прикрутим, и совсем отлично будет. Как думаешь, сколько сейчас в этом слое перекинутых обретается?

— Тех, кто оттуда — сюда? Кто их считал?

— Не очень много, правда? А вони уже будь здоров. По телевизору заговорили, газетчики суетятся, спецура небось вообще на ушах стоит.

— Стоит, — подтвердил Немаляев. — И ФСБ, и СВР.

— Во-от, — удовлетворенно протянул Нуркин, закрывая бар. — Если это будет продолжаться, то скоро количество перекинутых достигнет критической массы. А продолжаться будет, причем с нарастающей скоростью. Я чувствую. Идет настоящий обвал. Представляешь?! Тысячи людей из другого мира! Большинство — с разорванными социальными связями. Одинокие, растерянные. Как впишутся они в чужое общество? Да никак! Они не смогут адаптироваться, ведь общество само будет взбудоражено. — Нуркин облокотился о шкаф и прикрыл глаза. — Смятение... Люди не понимают, что происходит. За границей тоже отмечены подобные случаи. Значит, происки врагов отпадают. Тогда что же? Навязчивая идея человечества: Судный день. Когда в нее поверят процентов пять, это превратится в настоящий конец света. И притом безо всякой мистики. Паника ударит по отраслям, живущим в условиях жесткого графика. Транспорт, энергетика, связь. Как следствие — перебои с продуктами, у нас это вообще больная тема. Погромы, абежи, уличный беспредел. Паралич всех коммуникаций. Анархия. Хаос.

— Или ужесточение режима, — возразил Немаляев. — Комендантский час и прочее.

— Естественно! — воскликнул Нуркин. Он вроде бы даже обрадовался этому аргументу. — Власти призывают войска, но там происходит то же, что и везде. Перекидывает одного-единственного лейтенанта, вернее того, кто был лейтенантом здесь, и вот уже целый взвод неизвестно на чьей стороне. А если это будет не лейтенант, а командир десантно-штурмового батальона? Или офицер генштаба? Нет, хаос неизбежен. И вот когда страна уйдет в него с головой, люди захотят порядка. Они потребуют порядка — хоть какого-нибудь. И они позовут нас, — с улыбкой сказал Нуркин. — Но для этого необходимы два условия: первое — чтобы нас знали, и второе — чтобы, кроме нас, звать было некого. Вот об этом мы и должны позаботиться. В основном ты. Кстати, как там сотник?