Далия Трускиновская - Маршрут Оккама

— Это имеет отношение к маршрутам? — удивилась она.

— Самое прямое.

— Жерар Депардье.

— Тогда можешь радоваться. Одним из участников экспедиции будет Жерар Депардье.

— А он еще жив?

— Жив, жив! — боясь сверзиться в истерику, заорал я. — Еще как жив! Он действующую модель времени и пространства построил! Не оскудела талантами земля русская!..

По-моему, в этот миг Машка впервые задумалась о целесообразности нашего брака…

Убогий философ, что спал в сарае при мельнице, сон имел чуткий. К тому же у него, как у многих мужчин, успевших повоевать и выбравших для себя опасный образ жизни, была неплохо развита интуиция. Поэтому он проснулся за долю секунды до того, как услышал первый выстрел.

Ни удивления, ни тем более страха далекая перестрелка в нем не вызвала. Похоже, он к такому был готов.

Быстро поднявшись, философ сунул свой замотанный в серое полотенце ящик за стреху, а из сена вытащил странную одежонку. Это был длинный жилет, оснащенный множеством карманов. Некоторые были пусты — те, что предназначались для автоматных рожков и обойм с патронами, и карман на спине для противотанковой гранаты. Но кинжал слева у плеча имелся, бинокль спереди и фонарик в правом кармане — тоже. Нож, снабженный патроном для одного выстрела, который пристегивается к левой голени, отсутствовал, однако саперная лопатка в аккуратном чехольчике была пристегнута к поясу, оставалось только надеть этот пояс поверх холщовых портов и рубахи. Затем из сена были добыты крепкие башмаки, в которых сидеть на паперти как-то неприлично, однако разбираться с перестрелкой в самый раз. И, наконец, философ влез в жилет и несколько раз подпрыгнул — убедиться, что снаряжение не звякает. Все это он проделал неторопливо, с какой-то явно привычной и отработанной скоростью.

Между тем смолкшая было стрельба возобновилась.

Философ вышел из сарая. К нему подбежал пес мельника, заглянул в глаза, словно любопытствуя — что означает такая ночная боевая готовность. Философ потрепал пса по шее и сперва пошел, ускоряя шаг, а потом и вовсе побежал тем экономным бегом, который рассчитан бывает на десяток верст, не менее.

Бежать ночью даже по открытой местности — малоприятная задача, в лесу же и вовсе было темно, как у язычника в желудке, поэтому философ, плюнув на условности, достал фонарик. У него были основания полагать, что господа, затеявшие стрельбу, вряд ли лупят из пистолей и мушкетов, а скорее всего их табельным оружием служат родные «макары».

Но недолго пользовался он фонариком — прыгнув в сторону, за куст, он нажал кнопку, вернул в лес тьму кромешную и затаился. Кто-то спешил к нему, торопясь и спотыкаясь. Выстрел грохнул совсем рядом — бегущий, видать, отстреливался. И другой прозвучал чуть подальше — надо полагать, погоня пробовала бить на звук.

— Вот же сволочи, — пробормотал философ и достал свое оружие. Это был не мощный ПМ, а его младший братец ИЖ-71, который зовется почему-то «гражданским вариантом». Патрон у него на миллиметр короче, но бой более точный, а именно этот экземпляр был родной, собственноручно пристрелянный. Большим пальцем философ опустил предохранитель, а указательным дожал спусковой крючок до самого не могу.

Тот, кто, спотыкаясь, молча чесал по лесу, наконец шлепнулся. И, видать, хорошо приложился к старому корню, торчащему из утоптанной земли вершка на два. Бедолага прямо зарычал, попробовал вскочить на ноги, но грохнулся на колено.

Все это было на руку философу. Сейчас упавший беглец был отличной приманкой. Погоня была совсем близко, и она тоже не считалась с условностями — время от времени вспыхивал фонарик.

Философ поступил и разумно, и гуманно. Когда человек, догнавший беглеца, встал чуть ли не над телом, когда этот человек приказал отбросить подальше оружие, когда он подкрепил свои слова незамысловатой матерщиной, — тогда философ, переложив пистолет в левую руку, воздвигся из куста и правой нанес сзади рубящий удар по шее. Матерщинник лег.

— Вставай, — прошептал философ. — Идти сможешь?

— Ты кто? — спросил лежащий.

— Свой.

— Вовчик?..

— Нет, не Вовчик. Держи.

Сделав шаг, философ протянул беглецу руку. Но тот, скотина неблагодарная, попытался, зацепив его правую ногу своей правой же, левой брыкнуть в колено.

Беглец имел мало опыта в проведении подобных приемов, а философ, наоборот, опытом обладал значительным. Когда прием был завершен, оказалось, что беглец брыкнул воздух.

— Кретин, — сказал философ. — Давай вставай, пока этот не оклемался. А то мне его прикончить придется.

— Ты кто? — спросил беглец, уже не радостно, как в миг несостоявшегося узнавания Вовчика, и не агрессивно, а с недоумением.

— Какая разница? Вставай теперь сам. Только тихо.

Он перевернул обмякшего противника на спину, уверенно сунул руку ему в нагрудный карман и достал маленькую рацию.

— Шестнадцатый, шестнадцатый, я сорок третий, что случилось, шестнадцатый? — очень отчетливо произнес мужской голос.

— Слышал? — спросил философ. — Они его уже ищут. Надо убираться.

— А это? — спросил беглец, имея в виду рацию.

— А это с собой возьмем. Пригодится. Ты — Костомаров?

— А ты откуда знаешь?

— Лешка сказал. Сказал, что тут еще должны быть Сашка Фоменко, Вовчик Куренной и Витька Костомаров. Видишь — запомнил.

— Где Лешка? — поднимаясь уже без помощи, с таким кряхтением, которое помогает скрыть болезненный стон, спросил Витька.

— Потом расскажу. Тихо…

Философ прислушался. В лесу было тихо, и он опять включил рацию.

— Шестнадцатый, шестнадцатый! Я — шестой! Ответь немедленно! — это был уже явно голос командира.

— Шестнадцатый, сорок третий и шестой. Только трое провалились, что ли? спросил философ.

— Откуда я знаю! По-моему, их больше было. Кто-то же отрезал меня от Фоменко!

— Не ори. Вы были вдвоем с Фоменко?

— Какое твое дело?

— Какого черта ночью вдвоем по большаку разгуливали?

— Надо было — и разгуливали. Где Лешка?

— Нет Лешки.

— Как — нет? А Машка где?

— Ты, Костомаров языком ля-ля-лябудешь, или из леса выбираться? — хмуро спросил философ. — Пошли. По дороге объясню.

— Да кто ты такой?

Философ тяжко вздохнул.

— Егерь я здешний… то есть, тамошний… Когда вся эта заваруха случилась, и меня вместе с вами занесло. Удостоверение, что ли, предъявить?

Витька тоже вздохнул.

— Пойдем, — сказал он. — На хрена тут удостоверение.

— Вот и я так считаю.

— Фоменко жалко… Послушай, ты точно про Машку ничего не знаешь?

Философ помотал головой.

— Не скули. Насчет Фоменко еще ничего не известно. А Машка твоя могла остаться там.

Оказалось, что Костомаров хорошо ушиб ногу и быстро идти не может. Философ покрутил круглой башкой, словно взрослый, что оценивает нанесенный ребенком ущерб. Но все равно быстро идти они не могли темнота только и знала, что подсовывать колдобины и отполированные временем изгибы вылезающих из земли корней. Философ шел первым, Костомаров плелся за ним. Вдруг лес слегка осветился — в небо взмыла зеленая ракета.