Владимир Шибаев - Призрак колобка

В аптечной подсобке старая злобная Дора полчаса охала и суетилась возле начальника – крутила жгуты, накапывала, колола укол, обтирала старику руки и плечи с затеками ссадин и синяков.

– Михзавец, – причитала она. – Биспутный мальчик-хулиган, все сотворит сделать, чтобы старая Дора считала слезы. Садист и многолюб.

Наконец мы прогнали ведьму, и Аким в бессилии откинулся на кислородную подушку.

– Петруха, – сказал он ясно, с закрытыми глазами. – Дело швах.

– Что болит, Аким Дормидонтыч?

– Я тут при чем? – удивился аптекарь.. – Вообще швах. Эта яма… Слушай, прикрой-ка дверь, а на «Дружка» натяни вон ту оцинкованную попону.

– Это еще… зачем? Он же выключен!

– Стесняюсь немощи, – зловеще бросил наставник. – Петруха, я что-то сдал. Давайте теперь вы, молодежь. Если пожелаете. Если хочешь…

– Я не хочу, – честно признался я, – мне плевать. Я конверт вам красный нашел, – и из-под укутанного дружка был вытянут мной и предъявлен вполне сохранивший свой вид красный прямоугольник.

– Это ты… это, – заволновался старик, вяло размахивая рукой. – Это… герой. Ацеола, Крузо… Робинсон. Расскажи, я минуту подумаю.

Мой красочный, полный ломающихся прессов, латышских колющихся стрелков и старинных фолиантов рассказ, где даже меня слегка восхитили удаль, кураж и смекалка героя, Аким прослушал внимательно и молча. Он спал.

Я вскипятил кипяток и насыпал в него щепотку липовых сухих цветков. По комнатенке поплыл аромат тех июней, когда в городе еще можно было наткнуться на липу. Сложил руки на стол, голову на руки, и в сонном воображении моем поплелись, цепляясь, вольные видения.

Из огромного котлована медленнно, как серафим, вылетала Антонина, порхая изумрудными крыльями, на ней было коротенькое ситцевое платьице в горошек, оставлявшее сиять ее божественные круглые колени. Нас, конечно, ожидал фаэтон. Ну не совсем он, но вполне приличная, не слишком тряская телега с полем шуршащего сена на дне. Светило ласковое солнце, понизу тянулась полная луна, и прекрасно проглядывали через перистые облака яркие звезды. Лошака перед телегой не виделось. Древний механизм вдруг скрипнул, оси стукнули, и экипаж медленно поволочился.

Вначале были тревожные минуты. Мертвый латинский стрелок с глинянным лицом и тухлыми губами стал тыкать штыком в сено. Я пообещал ему землю, фабрики и заводы, и он спросил еще, выгадывая: а не найдется ли кипяточка? И, довольный, отстал. Тут уже телегу стал нагонять, быстро передвигаясь, знакомый мужик, бормоча:

«Миша… Мишенька, что ж ты… слазь. Павлуша… погодь папку…» – но и этот, ободренный указанным мной направлением поиска, растворился в земле, и на смену ему явилась на обочине молчаливая плотная пожилая женщина с серым, изможденным годами лицом. Она держала в руках альбом, пальцем мне указывала на некоторую, одну из многих, фотографию и укоризненно качала головой. Я вынужден был сбросить ей с шарабана несколько желтых кислых яблочек, закопавшихся по случаю в сено. И тут уж помех нам более не случилось.

Распряженный экипаж наш медленно плыл по ровной, как стекло, грунтовой дороге. Антонина распростерлась на сене и вперилась, запрокинув одну руку за голову, в звездное солнечное небо. Зеленые облака цветущих лип гладили наши головы и тела мягкой тенью. Я иногда управлял движением телеги, бормоча «тпру» и «ну», и самоходка подчинялась ездоку. Впереди, вдали, в розовом тумане, открылась нашему взору прелестная постройка, прямо пряник, изукрашенный даровитой резьбой и петушками, в кругу разросшихся, груженых плодами яблонь и слив…

– Петруха, – затряс мое плечо, наверное, верный латин или латыш. – Ты как, не болен?

Аким Дормидонтыч стоял передо мной и сгонял с меня сон. И тот слетел с моей головы, как картуз с малыша. Аптекарь опять примостился на кушетку и сказал:

– Давай тебе что-нибудь пропишу, Петруха. Ты раньше был никчемный, а теперь без тебя кранты. Про конверт ты здорово рассказал, но, братец, приукрасил все же, себя не пожалел. Нам бы сейчас моего шизика, такого Алешу, с плоским лицом… он бы… А то я в конвертах не очень. А он через «Дружка» молчит… очень все эти засекречены, даже техники… с «Большого брата».

– Был он здесь, – несколько злорадно вышло у меня. – Шизик с лицом. Мы тут, знаете, дорогой аптекарь, не только с вашей Дорой лаемся. Мы и конверты с лицом изучаем. Пока вы там… геройничаете на склоне почтенных лет.

– И?! – воскликнул аптекарь, с восторгом и мольбой глядя на никчемного ученика. – И?! Не томи.

– И, – спокойно сплавил я учителю шизиков бред, – тридцать седьмой кордон.

– Тридцать седьмой кордон!! – Аким вскочил с койки и заплясал, качаясь и теряя равновесие. – 37… 37 кордон.

– И?! – спокойно спросил я.

Аптекарь с некоторой долей сомнения и подозрительности уставился на меня, и я хлебнул остывшего липового настоя.

– Петя, мне надо на 37ой кордон, – упрямо вперясь в меня, сообщил старик.

«Всего то» – отлегло у меня. Стариковская блажь оказалась мелкой.

– А где это? – для проформы переспросил я, как о месте в городе, где продают хороший сахаристый лед.

– Километров двадцать на запад, или тридцать, – с сомнением протянул аптекарь. – Вдоль инвестиционной трубы.

– И что вы там потеряли?

– Послезавтра у меня клиническая комиссия у старшеклассников. Я детей бросить не могу, а то всем вперят дегенератов. Но через тройку дней давай решение, как нам… мне туда добраться. Через метро?

– Что?

– А что!

– Дорогой Аким Дормидонтыч, должен вам сообщить, что вы вполне уже для некоторой комиссии кретин. Метро! Оно уже почти с 34-го года запаяно, забетонировано. Затоплено почвенными водами по самое немогу. В два роста сливы кислот и разложившихся фосфоритов и цианидов типа фосген-зарин-заман. И прочих щедрот.

– Петруха, там дрезина ходит, – тихо, глядя мне прямо в глаза, сообщил Аким.

– Ну! – восхитился я. – И возит тень отца Гамлета на презентацию и мощи члена Казановы на аттрибутацию. Зря сегодня господину Пращурову об этом не рассказал, вот бы он смеялся. Может, перекинулся со смеху.

– Ну-ка расскажи, – упрямо потребовал учитель.

Пришлось еще раз, превирая и вознося свою мелкую, подлую особу, излагать про открытие дипмиссий, наделение старушенции жильем и отдачу оного пострадавшим в огромной ямине. А также про безногую куколку инвалидку из трубы с леденцами.

– Зовет повидаться? – загадочно протянул Аким. – Петруха, отвечай честно. Как перед травой передо мной. Ты авантюрист или белуга?

– Я? – подумал я и представил себе обе крайности. – Я плод их сожительства, впополам. Голова чумная, а ноги и хвост ленивые и нерасторопные. А что, хотите – повидаюсь с этим. Да он пошутил, забыл о Петрухе прямо у трибуны.