Андрей Марченко - Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых

– Полли…

Ах вот же она, на балконе – смутный силуэт за прозрачной занавеской. Вот ветер отбросил светлую ткань, и Фогт увидел ее печальный образ, тонкие губы, темно-русые волнистые локоны. Сигаретка в мраморных пальцах, на узких плечах – шелковый халат с золотыми птицами. Он вспомнил, как шеф Южного охранного отделения Миронов, усмехаясь в полковничьи усы, познакомил их в Одессе на каком-то банкете. Полине было всего пять лет, когда в киевской ЧК казнили ее родителей и четверых братьев – с тех пор прошло почти двадцать лет, но след тех событий всё еще будто лежал на ней. Полина удивила своим равнодушием к его персоне. Фогт привык к повышенному интересу – после бегства из Германии он временно (как ему тогда казалось) поселился в Петрограде, здесь написал свою первую повесть о гражданской войне в Баварии и быстро стал популярным автором. Врангелевская Россия охотно принимала немецких, австро-венгерских и французских беглецов от революции – на родине им грозила смерть за одно только классовое происхождение. Российское правительство рассудило, что такие люди с их капиталами и мозгами будут полезны для борьбы с собственной революционной напряженностью (тут никто не говорил «революция» – только «мятеж» или «бунт»). Здесь Фогт разбогател. Его книги переводили на многие языки; высшее дворянство России, Англии и Польши искало знакомства с ним, его приглашали на балы и приемы, на улицах просили автограф – в то же время на родине называли предателем и клеветником Советской власти.

Однако Полина не знала его книг, ее не интересовали автографы и слава. И очень скоро Оливер понял, что эта женщина нужна ему. Их связь была странной и нервной. Вместе с писателем Полина легко входила в любое общество, она очаровывала министров и принцев – и работала. Она раздавала тысячи рублей, долларов и швейцарских франков, она жалобила и шантажировала – и получала информацию. Их связь была работой. Весь мир считал их парой, однако спали вместе они редко – словно искали в постели не любви, а спасения от стресса и одиночества… но Полина доверяла Оливеру во всем, и он чувствовал, что нужен ей. Она полностью открывалась ему – а он любил ее беспокойно и преданно, как не любил никого и никогда. Каждый день он боялся потерять ее.

Прошлой зимой в Стокгольме, после приема у американского посла они садились в авто – и внезапно человек в сутане католического священника трижды выстрелил в Полину через лобовое стекло, прежде чем Оливер успел скрутить его. К счастью, девушка отделалась легким ранением в плечо. В нападавшем позже опознали Раймона Дрейно, резидента спецслужб троцкистской Франции.

Два месяца спустя в Москве Полина почувствовала себя неважно после завтрака и отказалась от поездки в загородное имение князя Вяземского… швейцар гостиницы, севший за руль ее «форда», чтобы отогнать его в гараж, взлетел на воздух вместе с машиной.

Кому-то там – за ощетинившейся стволами пулеметов и увитой колючей проволокой западной границей – очень не нравилась тихая работа Полины по сбору информации.

Фогт сделал глоток из бутылки, сел за стол и взял перо.

Ночь на пятое июня 1937, Константинополь, отель «Амбассадор».

Вчера внезапно, как солнечное сияние, в меня вошло ощущение: я благодарен России. Эта страна дала мне дом, богатство, любовь. Родина пыталась убить меня, насадив на французские штыки в семнадцатом году, Родина топтала меня коваными сапогами спартакистов в Тюрингии и едва не расстреляла во время коммунистического террора в девятнадцатом и двадцатом. Я же теперь говорю по-русски, думаю по-русски, я ем блины с икрой и пью ледяную водку после бани. Но русским я не стал. Я всё еще немец, das Deutsche Volk, и этого не отменят никакие революции и классовые теории .

Ему нравилось писать впотьмах, с трудом различая буквы на сером листе. В этом было что-то от далекого детства.

Русский царевич будет завтра коронован в Константинополе. Веками славяне грезили о белых дворцах Византии, матери православного мира, и вот, после гибели Тройственного союза этот древний, как само время, город – Второй Рим, Царьград, богато украшается куполами русских церквей; и османы, разбитые и униженные, где-то далеко за горами. В этом огромном муравейнике трудно найти турка, зато без счета армян, болгар, сербов и македонцев. Все в радостном напряжении. Всё живое ждет, жаждет царя. Трогательно для европейца видеть, как русские сохранили преданность монархии – ведь до Гражданской войны царь был ненавидим столь многими. Нужно было отдать власть парламенту и диктатору Врангелю, а монарха сделать фигурой скорее церемониальной, символической, как в Англии, – чтобы вернуть расположение людей к императорскому дому.

Что до меня – я только зритель в этом театре теней далекого прошлого… Той Византии, что погибла в пятнадцатом веке, – не вернуть, и даже русская монархия уже не более чем исторический символ, обет верности могилам предков.

Полина неслышно скользнула в комнату, положила руки ему на плечи.

– Его попытаются убить, – тихо сказала она.

– М-м?

– Цесаревича. Завтра, во время церемонии.

Где-то далеко внизу по площади перед гостиницей медленно двигалась повозка, цокали по камням копыта. На стене среди дешевых литографий сонно шевелилась тень занавески.

– Поэтому мы и здесь? – нахмурился Фогт.

Полина молча провела рукой по его щеке.

– Разве мы телохранители? – спросил он. – У него есть свои филеры, гвардия, жандармерия.

– Всё это неважно, – Полина смотрела куда-то в угол комнаты, в сумрак, где еще дремала душная июньская ночь.

– Я не хочу, чтобы ты рисковала жизнью. Одно дело подкупать чиновников и перевозить через границу чертежи в зонтике – и совсем другое лезть под пули.

– Нет никакой разницы, дорогой мой. Разве ты еще не понял?

Женщина всё так же смотрела мимо, и Фогт почувствовал нарастающую волну раздражения. Что за темные демоны занимают ее внимание, вместо него – живого и любящего человека?

– Я не хочу потерять тебя, Полли. С запада идет… надвигается что-то страшное, темное и жестокое – буря, равной по силе которой мы еще не видели. Не хочу встретить ее в одиночку. Счастье начинается тобой и тобой же кончится.

Она внезапно обняла его, прижалась всем телом – и теплый запах из его сна вернулся. Оливер ощутил укол стыда. Возможно, там, во тьме, она всё еще слышит голоса погибающих родителей и братьев, виновных только в принадлежности к «вредному классовому элементу»?

Вдалеке ударил колокол на звоннице храма Святого Фомы.

– Ты умеешь быть убедительной, – Фогт покачал головой. – Придется вспомнить войну. Да и мог ли я забыть ее когда-нибудь?