Антон Первушин - Дорога к Марсу

– Бруно, который час? – неожиданно спросил Аникеев.

– В Риме одиннадцать тридцать, – немедленно отозвался итальянец.

– У меня эта «Омега» барахлит. Ты давай такие, реперные точки, надо ориентироваться. И, наверное, горелка не понадобится, повреждений не наблюдается.

Со словом «горелка» было связано одно из страшных воспоминаний детства – взрыв в доме у Ренато, который жил напротив. Сеньора Мария, хозяйка маленького магазинчика, в который по вторникам и четвергам Бруно бегал за хлебом, рассказывала, что рождественский пожар, в котором погибли родители Ренато Бардзокини, был не просто пожар. Ренато очень любил стареньких родителей, но нарочно подрезал шланг у газовой горелки обогревателя, когда узнал, что они решили не возвращаться домой после Рождества, а остаться жить у сына навсегда. Может быть, Мария сама это придумала, потому что Ренато все время ссорился с ней из-за парковки.

– Сойти с ума можно от этого неба, – Булл не смог сдержать эмоций.

– Одиннадцать сорок, – сообщил Бруно. – Заканчивайте осмотр, приступайте к проверке ручки.

– Я как раз до нее дошел, – ответил Джон.

– Булл дошел до ручки, – каменным голосом вставил Аникеев. – Это ручка нашего корабля.

Американец, поняв шутку, хохотнул.

Школу, в которой учился Бруно, не ремонтировали четыреста лет. Так говорил директор. И ручка на входной двери была древняя, словно из эпохи Возрождения. Бронзовая голова льва, казалось, готова укусить каждого входящего школьника. Домой после уроков Бруно добегал за две минуты. Переулок Верцелли, тесный, так что на нем не могли разминуться и два «Чиквиченто», встречал его запахами розмарина и бельем, развешанным над головой. Дом родителей Бруно прятался в крепостной стене, узкий и высокий – почти в три этажа. Бруно больше всего любил террасу на всю крышу. Летом она раскалялась под солнцем так, что пятки жгло, как на сковородке. Но по ночам, когда в ясном небе загорались мириады звезд, Бруно оставался ночевать под открытым небом, глядя на звезды, на море, которое, если светила Луна, блестело узкой полоской вдали. Если долго смотреть на ночное небо, то, в конце концов, кажется, что ты один во всем мире, один наедине со звездами.

– Бруно, активируй манипулятор и подготовь данные по натяжению фалов. Я пока проверю крепление манипулятора, не нравится мне эта гаечка. Или болтик. Или что там… – буднично говорил Аникеев.

– Да, готовлю.

Пичеррили глянул на соседний экран и вспомнил о просьбе Жобана. Не отрываясь от главного монитора, он запустил программу потокового спектрального анализа. Программа должна была найти совпадающие гармоники во всем массиве данных энцефалограмм.

Джованни Лорини был местным дурачком. Ну, не совсем дурачком. Ему было уже за тридцать, он всегда ходил в широкополой черной шляпе, свободном балахоне, придававшем ему романтический вид. Он называл себя художником, но никто не видел ни одной его картины, несмотря на то, что Джованни каждый день выходил на пленер с мольбертом. Мария рассказывала Бруно, когда он впервые купил у нее домашнее вино, чтобы отметить с друзьями окончание лицея, что всему виной была женщина. Лиана послала Джованни подальше, он начал пить и повелся разумом. «Он выпивает иногда по две бутылки в день!» – ужасалась Мария. А когда Джованни, в дымину пьяный, засыпал в баре, за ним приезжал отец. Приезжал на серебристом «Роллс-Ройсе», в дорогом пальто, с белоснежным шарфом на шее. Отец Джованни был очень богатым человеком и души не чаял в сыне.

Длинная, как у богомола, рука манипулятора распрямилась и опять сложилась. Бруно короткими движениями джойстика проверял работоспособность.

– Система готова, можно активировать лебедки.

– Бруно, попробуй его все-таки, вне тени, – попросил командир.

– Мне не видно, я не хочу камеру от вас убирать. Принимай управление. Заодно и проверим.

– Принято, – отозвался американец.

Пискнул сигнал процессора – закончился анализ энцефалограмм.

– Жан-Пьер, ты мне скажи, – Бруно вызвал медотсек, – какое обычно бывает совпадение энцефалограмм у разных людей?

– Ну, иногда совпадают, конечно, в чем-то.

– Ты посмотри на эти импульсы. – Бруно отослал файл врачу.

– О, merde, – сказал Жобан, глянув на спектры.

– Командир, двенадцать ноль семь, – Бруно переключился на группу выхода.

– Понял, манипулятор нормально, приготовьтесь к сворачиванию паруса.

Каждый месяц на площади перед муниципалитетом, у подножия памятника Леопарди, проходила ярмарка антиквариата. Чего там только не было. От старых кованых гвоздей до старинной мебели, от поделок из глины до тонких серебряных безделушек, от простеньких ученических акварелей до картин эпохи Возрождения. Бруно однажды сам видел, как затряслись при виде какой-то темной картины руки у дона Ижини, человека, который был самым главным и уважаемым в городе. Дон Ижини вцепился в невзрачную мазню как паук, и, видимо, этим жестом повысил ее стоимость втрое. Он, не торгуясь, выписал чек, а чеку дона доверяли безоговорочно, и благоговейно принял картину из рук довольного продавца. Можно было представить, как он потом рвал на голове волосы, прочитав в газете о том, что найден неизвестный эскиз Леонардо.

Но у Бруно были свои интересы – тогда он собирал марки, и больше всего интересовался советскими, о первопроходцах космоса. Может, именно тогда он впервые подумал о том, что его ждет небо. Однажды на развалах блошиного рынка Бруно увидел серебряный космический корабль. Маленький, меньше мизинца, но сделанный с таким изяществом и искусством, что Бруно, как только взял его в руки, понял – это его талисман на всю жизнь. Он всегда носил корабль в кармане, в корпусе от губной помады, как и продал его старик на базаре. Странный был тот продавец. Он говорил с жутким акцентом, и сказал, что эта игрушка с Марса, что ее привез его родной дед, инженер Lossef. Но продал ее всего за полтора евро. Правда, все продавцы на этом рынке были слегка не от мира сего.

– Бруно, у обоих присутствуют идентичные и совершенно нетипичные ритмы. Это нехарактерная гармоника для энцефалограммы человека, – Жан-Пьер был взволнован.

– И?

– Скорее всего они сейчас там, за гранью сознания, видят одинаковые сны. Я даже боюсь представить какие.

– А ты уверен, что это не ошибки энцефалографов? – Бруно, не отрываясь, следил за основным монитором, но успевал еще и отвечать врачу.

– Да как можно! Это же электроды, которые подключены к центральному процессору через сборщик аналоговых сигналов. У меня нет просто прибора, все интегрировано, – удивился Жобан.

– Интегрировано, говоришь? – задумчиво произнес Пичеррили.

Когда Бруно стукнуло четырнадцать, ему, как и принято, купили первый скутер. В тот же вечер он, гордо вырулив через порту Марину, северные ворота городской стены, самые красивые и большие, поехал на площадь Европы, место, где вечерами собиралась молодежь, и впервые прокатил Алессандру.