Ольга Чигиринская - Шанс, в котором нет правил [черновик]

Даос глядел им вслед, пока снежный лес не скрыл последнего из незваных ночных гостей. Так вот, кем ты стал в этой жизни, Минамото-но Райко. Вот, как обернулась для тебя и твоих верных соратников цепочка причин и следствий. Жители столицы обожествили тебя после смерти, глупые невежды — и тем самым на века привязали к городу, в который ты возвращаешься, где бы ты ни был.

Он не чувствовал жажды мести. Сердце перевоплощенного Райко, как и тогда, истекало горечью. Хакума предоставил возмездие Небесам — и оно свершилось. Чего еще желать?

Как чего? — спросил бы мальчик, если бы не спал. — Мира. Покоя. Того, что у нас уже было — и утекло из рук, благодаря таким, как он.

Хакума усмехнулся. Постигший Путь всегда пребывает в мире и покое. Далекий от Пути — всегда в опасностях и тревогах. Это знание придет к мальчику со временем — но не сейчас.

Впрочем, еще один способ избавиться от желания — утолить его.

Деревня утопала в снегу. Меж домами протоптаны были дорожки по пояс глубиной, а сами дома даже никто толком не откапывал — вроде бы так теплее. Приземистые крестьянские хижины были кое-где заметены по самую соломенную кровлю — вот только с нее снег сбрасывали, чтоб не провалилась, и все.

Дальше дороги не было. Единственная тропинка, неразличимая среди снежных заносов, вела из деревни на равнину Уда — но сейчас она была непроходима и никто из крестьян не горел желанием торить дорожку по грудь в снегу. Бэнкэй и Васио сделали отчаянную попытку — но, подвинувшись за час всего на полсотни шагов, оставили эту затею.

Они были обречены оставаться в деревне, пока не сойдет снег. По словам старосты, это должно было случиться скоро — до Сэцубуна оставалось всего-ничего, а к Сэцубуну снег сходил всегда.

Ёсицунэ и его люди заняли рисовый амбар старосты — они бы не постеснялись занять и дом, но там было слишком курно, людно и вонюче, а заваленный снегом по крышу амбар хранил тепло не хуже, а то и лучше крестьянской хижины. Выкопали в земляном полу ямку, развели очаг, распотрошили мешок проса, снова развесились сушиться.

Ёсицунэ смотрел из-под полуприкрытых век, как в белесом свете, сочащемся сквозь крышу амбара, его люди, дыша паром, вылавливают вшей в одежде. Ему хотелось поручить кому-то и свое платье — красные пятнышки на руках неоспоримо свидетельствовали, что мерзкие насекомые нагло пьют благородную кровь Минамото — но он не мог себе позволить показать слабость перед людьми. Он должен был оставаться существом высшего порядка, не только ради себя, но и ради них.

— Эй, — окликнул он самураев, поднимаясь, чтобы его было лучше видно. Девять пар глаз обратились к нему.

— Я принял решение, — сказал Ёсицунэ. — Мы с вами расстанемся здесь. По одиночке пробираться в Столицу легче. Там мы затаимся до лета — а летом встретимся в условленном месте и отправимся на север, в Дэва.

Сказал — и увидел, как у людей сминаются, оплывают лица. Да, по одиночке легче и скрыться, и прокормиться, и спутать следы, но сейчас они — войско. Отряд, защищающий господина. Чтобы убить их, нужна немалая сила и, если что, славное выйдет дело. А одному, может, придется умирать как крыса в норе. И это еще не худшее горе — а вот что если уцелеешь и до условленного места доберешься… а господина и нет? Кто ты тогда?

— Послушайте, — сказал он. — Здесь, в Кансае, мы не сможем даже славно погибнуть. Мы слишком оголодали, ослабели и обовшивели для хорошего боя. И никто не даст нам здесь отдохнуть и собрать силы — эти края слишком обескровлены предыдущими смутами. Нам нужно на север, во владения милостивого господина Фудзивара Хидэхира, там мы сможем собрать силы. Оттуда сможем прийти победителями.

Часто с ним бывало — говоришь что-то людям, да и сам начинаешь в это верить. А потом оно так и выходит, как сказано. А сейчас что-то не получалось. Глядишь и думаешь, что зима эта никогда не кончится.

Ёсицунэ посмотрел в глаза троим самым преданным: Бэнкэю, Васио и Сабуро. Ах, был еще и четвертый — Таданобу, и в Столице звали их «Небесной четверкой», и говорили — вернулся господин Райко со своими Четырьмя Хрантелями… Но Таданобу сгинул в этих снегах. А еще раньше пришлось расстаться с Сидзукой…

— Друзья мои, — сказал он. — Да, всех вас, кто дошел со мной до конца этой тропы несчастий, я теперь не могу звать иначе как «друзья». Подумайте о том, что когда последней крайности достигает истощение — тогда начинает возрастать процветание. Вспомните, до какого бедственного состояния дошли Минамото после смуты Хэйдзи, и как они вознеслись в последний год. Пришло время моего заката — но если мы проявим стойкость и мужество в поражении, мы увидим рассвет. Осталось семь дней до нового года, а в первый день месяца кисараги я буду ждать вас в Столице, у перекрёстка Первого проспекта и улицы Имадэгава. Мы выступим на север. А сейчас — не обременяйте себя доспехами, скройте воинский дух под видом беженца-поселянина или бродячего монаха. Сейчас мужество не в том, чтобы умереть в бою — а в том, чтобы выжить. Даже господин из Камакуры, будучи взят под стражу, укротил свой дух и терпеливо дожидался подходящего времени. Это принесло ему победу. Последуем же его примеру — и сокрушим его в свой черед. И подумайте вот о чем: наши противники жили настоящим и прошлым. Когда удача отвернулась от них, они кляли злую судьбу, вспоминали былое величие. Лучшие из них исполняли свой долг или искали славной смерти. И даже этой малости смогли добиться только те, кому повезло. Нам ли подражать им?

Плохо выходило. Плохо. Нэноо так вовсе упал духом и разрыдался.

Ёсицунэ вышел наружу, на воздух. С ясного неба светило солнце, ветер был теплым. Если такой продержится хотя бы до завтра, подумал Судья, то снег начнет таять. И можно будет отправиться в путь. Слабый должен двигаться — иначе он умрет. Даже не потому, что догонят, просто у того, кто идет к цели, есть еще надежда, и желание, и воля, а остановившийся теряет их.

Сильный тоже должен двигаться, иначе будет с ним как с домом Тайра. Остановиться можно либо достигнув всего, либо все потеряв… вот, как давешний отшельник, который, кстати, наверняка скажет, что это одно и то же.

Вдруг его внимание привлекли тихие стоны. Судья прислушался — и различил рыдания женщины. Совсем молодой женщины.

Старые привычки уходят неохотно. Ёсицунэ всегда испытывал к женщинам слабость. Движимый любопытством и тягой к справедливости, Ёсицунэ пошел на звук.

Комок серых и коричневых тряпок под деревом раскачивался и тихонько, отчаянно выл, рыхлые пласты снега падали с веток с мягкими, почти неслышными шлепками. Может быть, поэтому крестьянка не расслышала шагов. А может быть, ей, в ее горе было все равно, кто ее видит и слышит.