Ольга Чигиринская - Шанс, в котором нет правил [черновик]

Ёсицунэ приостановился. Он снова вспомнил Сидзуку, ее печальное лицо, ее тугой живот под слоями одежд… Что он делает? Куда он лезет? Он и свою-то женщину не смог отстоять, когда воины сказали, что с ней они дальше не пойдут. Все сказали. И Васио, и Таданобу, и даже Бэнкэй… Так что он сможет сделать сейчас? Самое лучшее — это исчезнуть тихонько.

Но исчезнуть он не успел — потому что крестьянка заметила его. Заметила и кинулась в ноги, вцепилась в его руки, рыдая и бессвязно лопоча так быстро, что он еле-еле различал в этом лопотании отдельные слова: ребенок, жертва, горная ведьма…

— Ну, ну… — он попробовал поднять ее. — Ну, перестань! Нас услышат.

За его спиной деликатно кашлянули. Ёсицунэ оглянулся — Хитатибо. Как раз тот, кто нужен.

— Помоги мне отвести ее в амбар, пока не сбежалась вся деревня. — Быстро сказал Судья.

И удивился тому, что приказ не вызвал ни недоумения, ни возражений. Раньше он бы и не подумал, что ему могут сказать «нет»… вот как далеко зашло дело.

Внутри, в тепле, женщина вдруг поняла, что она одна — с вооруженными чужаками. Бросилась было бежать, споткнулась, да так и застыла на земляном полу.

— Ну перестань ты, — Бэнкэй поднял ее, усадил рядом с собой, прижал лапищей к своему боку. — Что это ты то плачешь, то кричишь, то к Судье кидаешься, то от него? Горе у тебя какое? Расскажи нам, на то мы и люди Судьи. Пить хочешь? — Бэнкэй достал плетенку сакэ и дал женщине приложиться.

Та приложилась и немного успокоилась. Рассказ ее потек ровней — как кровь из ран человека, который совсем уже близок к смерти.

Она осталась сиротой, ее взяли в приемные дочери в старостин дом, но каково житье приемной дочери в крестьянском доме — известно всем. Она вставала до зари и ложилась затемно, выполняя самую тяжелую работу, а когда вошла в возраст — деревенские парни начали валять ее на току. Забеременела, родила, кое-как выкормила… Все надеялась и надеялась, что…

Обычно-то горной ведьме скармливали чужаков. Четырежды в год она требовала дани. Приютят какого-нибудь бродягу, напоят его, пригреют — а как придет срок… Но эта зима была снежной, и в деревню так никто и не забрел. А если ведьме не приносили жертву — она приходила ночью и выбирала сама.

— Горная ведьма, ишь ты! — оживился Бэнкэй. — А клинок-то ее возьмет, как по-вашему, а?

Мнения разделились. Одни говорили, что горной ведьме все нипочем, ее разрубишь — а она обратно срастется. Другие возражали — нет такого существа, которое бы ело плоть и которое нельзя было бы убить острым клинком. Вот взять хотя бы историю о том, как Ватанабэ но Цуна отрубил руку демону, убивавшему людей в стародавние годы. Уж верно ведьма не страшнее.

Ёсицунэ сидел и смотрел, как его люди оживляются, как павшие духом воодушевляются снова. Раз нельзя пока одолеть владетеля Камакуры, так хоть горную ведьму извести.

Женщина помочь не смогла — ведьму она не видела, да и никто, кроме совсем уж стариков ее не видел. А старики говорили: белая и холодная, и настолько сильней человека, что всей деревней взять невозможно. Было бы невозможно, даже если бы она страхом людей к земле не прибивала.

— А что, — спросил Ёсицунэ, — отшельники наверху живут, а горная ведьма их не трогает?

— Так святые ведь люди…

— Может, и так. Но уж видеть ее им, наверное, доводилось.

— Я пойду к отшельникам, — сказал Бэнкэй.

— Все пойдем, — поправил Сабуро.

— Нет, — возразил Ёсицунэ. — Там почти негде спрятаться, одна только эта хижина. Если ведьма увидит такую толпу, она не появится. Должен пойти кто-то один. Только Бэнкэй, ты не торопись. Послушай, что тебе скажет этот даос, сам присмотрись. Я тебя знаю, ты в драку полезешь, даже если эта ведьма ростом с саму гору будет. А ты мне нужен. Так что обещай мне, что сначала только посмотришь. Если она слишком сильна, мы на нее засаду устроим.

— Хорошо. Только мне бы это… — Бэнкэй выразительно покосился на плетушку сакэ. — Там холодно все-таки, наверху-то.

— Ладно, забирай. Доспех наденешь?

— Не, — Бэнкэй мотнул головой. — Только лишняя тяжесть.

— Когда пойдешь?

— Да вот прямо сейчас и отправлюсь, — Бэнкэй потянулся за подсохшими обмотками.

— Дело к вечеру, пока туда доберусь — уже стемнеет. Самое ее время. А отшельник и не спит, наверное. Да мы с ним и не договорили… — радостно вспомнил Бэнкэй.

Когда его спина перестала мелькать среди деревьев, Катаока проговорил:

— Вот теперь и гадай, если к утру не вернется — с ведьмой подрался или с отшельником спорит.

— Или наоборот, — поддержал Васио. — Отшельника по пьяному делу прибил, а с горной ведьмой ученый диспут затеял.

Надо же, — изумился Ёсицунэ. — Оказывается, я не разучился смеяться…

Мальчик сидит у дверей хижины и смотрит на снег. Он пытается делать, что ему сказано — сосредоточиться и успокоиться, но не может. Совсем не может. Его ярость — свежая, красная стоит сейчас выше сосен. Если бы это пламя могло обжигать, занялся бы даже сырой зимний лес.

— Он разбит, — Хакума подходит ближе, кладет на плечо руку. — Сломлен, подавлен, устал и потерян. Неужели тебе мало?

— Он жив, — сквозь зубы произносит мальчик. — Что с того, что он разбит? Я тоже был разбит. Я тоже таскался по горам и долам, усталый и потерянный. Но я встретил вас и обрел силу. Если отпустить его живым — он тоже сможет обрести силу.

— И обрушит ее на другого виновника твоих несчастий, господина из Камакуры. Путь осуществляет себя в этом мире подобно воде, мальчик. Кода она тверда — ее можно разбить, — Хакума ударил посохом по сосульке, свисающей со стрехи — та раскололась и упала в снег. — Но когда она растаяла — кто одолеет ее? Когда она выкипела в пар — кто поймает ее? Ты все еще пытаешься бороться с Путем.

— Нет. Вы не понимаете. Неважно, кто из них победит. Важно, что, кто бы ни победил, все вокруг запомнят — вот так правильно. Так берут власть, так держат власть. Что останется от нашей страны, от моей, от вашей, если дать им волю?

— Ты смешон. Вспомни этих крестьян там, внизу. Я живу здесь уже больше ста лет. Они и не заметили смены Фудзивара на Тайра, а Тайра на Минамото. Люди Куро, которых они приютили сегодня, для них ничем не отличаются от тебя, каким ты был той весной. Разве что их больше. Что останется от страны? То же, что в ней было всегда. Хижины горят каждый год — и каждый год отстраиваются заново. Сегодня они вынесут тебе самого бесполезного младенца — а по осени его мать родит нового и забудет об этом — они и так мрут, как мышата.

— Да, но было время — и это не сказки, когда они не плодились так и так не мерли, когда власть не брали оружием и никто даже не мог о том помыслить. Вы уже родились в черные времена, но еще ваш высокочтимый отец застал те дни.