Лента Ососкова - История первая: Письмо Великого Князя

Он обошёл лагерь, лично позвал тех офицеров, которых хотел видеть. Когда все собрались, молчаливые, напряжённые, он дал им прочитать сообщение из Центра — его читал из присутствующих только Аркилов. После прочтения кто-то помрачнел ещё больше, а кто-то, наоборот, вздохнул свободнее. Заболотин никого не торопил, вертя в руках карандаш, Аркилов рядом разворачивал карту. Когда в штабе повисло внимательное молчание, Заболотин постучал карандашом по столу, выждал, пока все обернутся к нему, и начал короткими фразами обрисовывать ситуацию, давая время не согласиться или задать уточняющие вопросы, но остальные офицеры пока молчали. Перед их глазами произошла удивительная метаморфоза: капитан, обычно мягкий и весёлый человек, который ни на чём почти никогда не настаивал, превратился в требовательного боевого офицера-командира, заговорил словно бы голосом Женича — сухо и коротко. Он требовал, чтобы малейшее непонимание или возражение было немедленно высказано, требовал вместе с любым возражением привести альтернативу, требовал… Он просто требовал. Вскоре все офицеры так или иначе втянулись в обсуждение, и Заболотин замолчал. Теперь он лишь выслушивал, поправлял или возражал. Он вряд ли даже задумывался, что перенял манеру обсуждать у Женича, просто понимал, что каждому офицеру есть, что сказать. Кроме него молчал, пожалуй, один Аркилов — он был странной личностью, второй заместитель командира батальона. Иногда Заболотин ловил себя на мысли, что Аркилов в какой-то степени так же командует батальоном, как и он сам.

— Эй, о чем беспокоишься? — послышался негромкий голос Бори, который, пользуясь тем, что обсуждение разгорелось, перебрался поближе к другу.

— Я? — переспросил Заболотин, словно это было ему не очевидно, и удивлённо ответил: — Знаешь, наверное, о мальчишке, об Индейце моём.

— Ходят странные слухи… — задумчиво начал Малуев, но Заболотин его довольно резко оборвал, спросив:

— Где именно ходят эти слухи?..

— Да среди бойцов, — Боря ни капельки не обиделся. Он заранее прощал другу все его выходки и резкие фразы, которые случались нередко. — Что у него с тобой… какие-то счёты.

— Больше верь слухам, — недовольно отозвался Заболотин.

— Мне кажется, эти слухи имеют почву, — продолжил гнуть свое Боря и осторожно добавил: — Говорят, он несколько раз пытался тебя убить.

— Как видишь, я жив, — вместо ответа сказал Заболотин и, показывая, что разговор окончен, вернулся к столу. За Индейца он, конечно, переживал — и даже за себя переживал, не только за Индейца — но батальон важнее. Поэтому Заболотин на время выбросил все лишние мысли из головы и включился в обсуждение. А когда остальные примолкли, подвёл итог и закончил:

— Ни на кого надеяться нам там не придётся. Всё сами, как обычно. Если выживем после марша — честь нам и хвала. Но разомкнуть кольцо окружения после всего этого нам придётся в любом случае. Даже если для выполнения боевой задачи нам придётся вернуться с того света. Завтра с вертушками доставят подробности задания… А пока — проверить, насколько роты укомплектованы, выдать всё, что только осталось. Как минимум за два часа до прибытия вертолётов батальон должен быть в полной готовности. О состоянии рот доложить мне не позднее утра. Вопросы?

Вопросов отчего-то не оказалось. Кто-то глядел на Заболотина с удивлением, кто-то с одобрением, кто-то равнодушно, но никто не спорил.

— Хорошо, вопросов нет. Тогда предложения? Возражения? Что, неужели тоже нет?

Молчал даже Аркилов. Заболотин вздохнул и окончил:

— Героев всем не обещаю. Разве что посмертно. Но постарайтесь остаться в живых и сберечь бойцов. На этом пока — всё. До завтра все свободны, — он первым отвернулся от карты и вышел.

… На улице разгорелось закатное небо — то ли уютный костёр, то ли зарево пожара. На светло-синем востоке, где-то далеко за лесом, вспыхивали зарницы, налетающий изредка ветерок приносил грохот канонады. Заболотин поёжился, глубже натянул кепку и зашагал к своей палатке, гадая, вернулся ли Индеец или ещё не нагулялся.

В палатке было сумрачно и пусто. Мальчишка если и возвращался, то вновь бесследно исчез. Тщательно обследовав всю палатку на предмет новых сюрпризов от маленького бандита и ничего не обнаружив — неужели Индеец и вправду передумал? — Заболотин выглянул наружу и ещё раз оглядел притихший к вечеру лагерь. Солдаты скупо поливали друг другу на руки воды из бутылки — умывались. Кто-то собирал выстиранную днём одежду, которую развесил на ближайшем кусте для просушки и только сейчас о ней вспомнил. Кто-то сидел у небольшого костерка и курил — курить в армии рано или поздно начинали почти все. Заболотин до сих пор крепился, хотя неоднократно слышал, что лучшего средства для того, чтобы успокоить нервы, не сыскать. Ему отчего-то казалось, что если он сдастся общему влиянию, войне, то уже никогда не вернётся домой. Наверное, оттого что сдавшихся бойцов война не отпускает, поселяется в их разуме и мучает ночами. Заболотин видел таких раньше, в детстве — помешавшихся, для которых мирная жизнь перестала существовать.

Слышались негромкие разговоры, кто-то с чувством ругался на товарища. Жизнь шла, в общем-то, без особых перемен.

Потому что о приказе старались не думать.

Человек, подумалось Заболотину, приспосабливается к самым невероятным условиям и продолжает жить так, как привык. И лагерь становится маленьким мирком.

А ещё казалось Заболотину, что все, кто попал сюда, что-то здесь отрабатывают. Расплачиваются за что-то из прошлого, неизвестно порою, за что. И срок их пребывания тут зависит от нынешних поступков. Если сдашься и покоришься войне — не выйдешь отсюда никогда. Не выдержишь испытания — не вернёшься. Не достанешь ни перо Жар-Птицы, ни живую воду — ни приказа о переводе в запас. Пока не отработаешь, война имеет над тобой власть…

Возможно, попытка превратить Индейца в человека тоже была таким испытанием. Но справится ли он, капитан Заболотин, сейчас?

А мальчишка оказался тут как тут: руки в карманах драных брюк — где их тут починишь, особенно если шить не хочешь учиться, не капитан же за твоим внешним видом следить должен, — на плечах куртка, уже потерявшая свой цвет; на лице совершенно независимое выражение, из-под вечно нахмуренных белобрысых бровей по-крысиному блестят серые глаза. Пацан молча скинул ботинки, пролез мимо Заболотина в палатку и устроился на своём месте — неловко, боком, оберегая зад. Долго сидел так, неподвижно, напряжённо о чём-то думая и бросая изредка странный растерянный взгляд на офицера. Заболотин решил пока не спрашивать, в чём дело, только почувствовал, что ничего мальчишка не передумал. Просто в последний раз всё будет уже серьёзнее. Уже не игры с чужой смертью пятьдесят на пятьдесят. Последний шанс, последняя попытка — она будет гораздо продуманней… И гораздо более опасной для Заболотина.