Мэтью Джонсон - «Если», 2009 № 08

Господь тоже получил отставку. Об этом, поднявшись с мест, говорили Лебуковы друзья-рыбаки. На протяжении многих лет Маккенна отмечал, что в последнем биографическом очерке его друзья предстают не почившими мусульманами или методистами, а мертвыми байкерами, игроками в гольф, серферами. После этих выступлений, уже у могилы, священник ввернул беседу о загробной жизни, и собравшиеся, несколько уважаемых, достойных сотен, отправились на поминки. Там общий настрой резко переменился. Маккенна своими ушами услышал от незнакомца в полосатом костюме: «Лавочка закрывается!» — непосредственно перед тем как закончилось шардонне.

На закате, возвращаясь домой по берегу залива, Маккенна опустил в машине стекла, чтобы дышать пряным ветром с моря. И рискнул поразмыслить о пришельце.

Тот сказал, что для воспроизводства центавриям подавай интим. Но в этом ли дело? Интим — понятие земное. Центавриям оно знакомо, поскольку целое столетие они переводили земное теле- и радиомыло. У самих центавриев представления об интиме может вовсе не быть. А вдруг они играют на предрассудках землян? Отвоевывают пространство для маневра?

Необходимо отдохнуть и подумать. Его неминуемо засыплют вопросами о том, что случилось темной ночью в Заливе. Он не представлял, что скажет или может сказать вдове Лебука. Или на чем сторгуются городское полицейское управление и федералы. Все было непросто, кроме разве что самого Маккенны-тугодума.

Зинфандель и часок на причале, вот что ему требовалось.

На шоссе в ста ярдах от подъездной дороги Маккенны стоял черный «форд»-седан. В нем проступало что-то неуловимо казенное, нарочитая безликость. Никто в здешней округе не ездил на машине без особых примет, без изъянов и ржавчины. Возможно, эти мелочи не стоили внимания, но у Маккенны давным-давно развилось то, что один из дежурных по отделению называл «чувством улицы».

Он вырулил на устричную аллею, взял курс на дом и сбросил газ. Выключил фары и мотор, поставил нейтральную передачу, тронулся с места и пустил машину малым ходом под горку, через сосновую рощу.

Навстречу хлынула ночная сырость, Маккенна расслышал хруст ракушек под колесами и задумался, не слышит ли его и кто-нибудь впереди. У поворота перед домом он тормознул и прислушался. Двигатель урчал на малых оборотах. В соснах шелестел ветер; он дул от Маккенны к дому. Маккенна осторожно открыл дверцу машины и вытащил из бардачка свой девятимиллиметровый. Захлопывать бардачок он не стал: пусть тишина «отстоится».

Ни птичьей переклички, ни шорохов, ни топотков ранней ночи.

Он выскользнул из машины и присел под дверцей ниже окна. Луна еще не взошла. С Залива, заволакивая звезды, стремительно набегали рваные облака.

Маккенна обошел дом сзади. У обращенной к морю стены, за углом от крыльца, в тени кто-то стоял. В джинсах и темной рубашке, в руках — ружье. Маккенна подкрался ближе, стараясь в тусклом свете лампочки на крыльце опознать профиль. С опушки рощи он осмотрел остальной двор и никого не увидел.

На задержание с ружьем не ходят. Грамотный способ уничтожить приближающуюся мишень — взять ее в клещи. Значит, второй незваный гость, если он был, ждал с противоположной стороны, у дуба.

Маккенна вернулся в сосны и дал кругаля влево, чтобы увидеть дом с другого бока. Он был на полдороге, когда второй высунул из-за угла голову. В этой голове, повернувшейся, чтобы окинуть взглядом задний двор, было что-то странное, но слабый свет не позволял определить что.

Маккенна решил вернуться к дороге и вызвать подкрепление. Он попятился. Это привлекло внимание незнакомца и привело к появлению второго ружья, нацеленного на Маккенну. Маккенна поднял пистолет.

Отдача толкнула руку назад и высоко вверх — девятимиллиметровый дважды огрызнулся: бац, бац! Медные гильзы, кувыркаясь, ушли за границы поля зрения Маккенны в темпе замедленной съемки. Незнакомец упал, и Маккенна увидел, что он в инфракрасных очках.

Маккенна повернулся вправо, вовремя засек шевеление второго и бросился в сторону, наземь. Из тьмы грянул выстрел. Маккенна откатился в низкий кустарник и, лежа там, вгляделся в просветы между соснами. Человек исчез. Маккенна уперся локтями в песчаную почву, удерживая пистолет обеими руками. На таком расстоянии ружье давало его противнику преимущество — ярдов двадцать.

Он уловил справа от себя мимолетное движение. Второй успел отбежать от стены довольно далеко, ярдов на тридцать, и опереть ружье на ствол старого кипариса. Маккенна открыл быстрый огонь: понимая, что первая пуля дура, он послал вдогонку еще четыре. И счел, что накрыл цель, но гром выстрелов опроверг его суждение. Он остановился: казенник был открыт. Маккенна выщелкнул обойму и вставил новую, втягивая раздутыми ноздрями едкий запах.

От вспышек на него напала куриная слепота. Он лежал неподвижно, прислушиваясь, но в ушах гудело после пальбы. Настал самый трудный миг — миг неведения. Он очень аккуратно перекатился влево, за толстую сосну. Кажется, все было тихо.

Маккенна гадал, слышали ли соседи, позвонили в полицию или нет.

Он бесшумно переместился еще левее.

Небо расчистилось, тьма поредела. Маккенна бросил взгляд туда, где окопался второй, и увидел, что слева от дерева кто-то лежит. Теперь он разглядел обоих: вне игры.

Маккенна шепотом связался по сотовому с местным диспетчером.

И опасливо подобрался к убитым с фланга. Темные Очки и Морпех. Оба давно испустили дух.

Они явились с винтовками М-1А. Полуавтоматическая модель, разработанная для гражданских на базе старой М-14. С глушителем и оптическим прицелом, быстрая и точная; магазины на двадцать патронов под завязку забиты курносыми триста восьмыми. Идеально спорное оружие, не ФБР.

Стало быть, федералы хотели, чтоб насчет пришельцев комар носа не подточил. А Темные Очки, без сомнения, затаил на Маккенну обиду. Не человек — ходячий букет комплексов в деловом костюме.

Издерганный Маккенна ушел на причал, на соленый воздух, и задрал голову к сверкающим звездам. Какая красота!

Неужто за этим великолепием и впрямь таятся какие-то темные небеса? Насколько он понял, пришелец намекал, что они пронизывают всю Вселенную. Допустим, они несут какие-то чудные спрессованные волны, которые излучает сознание. И что?

Центаврий выразился в том смысле, что убийство, в общем, ерунда — пересадка, а не конечная станция.

Выходит, его покойная жена по-прежнему живет в одной с ним Вселенной? И сознания всех, кто когда-либо рождался на свет, тоже?

Даже тех, кто обитает под далекими солнцами? Перемешанные с Темными Очками и Морпехом?

Что это, величайшее из возможных откровений? Решающее доказательство истинности веры, истинности самых сокровенных упований человечества?