Владимир Бацунов - Воспоминания о караване

- В своей "Сумме"... - задумчиво повторил я Гасановы слова.

- Да, в "Сумме против невежества". Я уже начал делать некоторые заметки. То есть идея книги зародилась у меня достаточно давно, но я ещё размышляю над концепцией формы. Если я начну писать прямо сейчас, текст получится сырым и боюсь, надуманным.

- Вы хотите заниматься этим здесь?

- Нет, здесь мне не очень нравится. Я так привык путешествовать, что совершенно не хочу засиживаться на одном месте.

- Вы знаете, - обрадовался я, - мне тоже совершенно здесь не хочется задерживаться: влечёт дорога. Только куда направить стопы я ещё не решил. В Кордову? Рано. Я почувствовал вкус путешествий: когда трясёшься на спине дромедара, смотришь на пыльный горизонт, закатное солнце и рассматриваешь мысли, ненадолго забредающие погостить в твою голову... Не хотите ли побывать на родине?

Гасан ибн-Камал очень обрадовался и изумился одновременно:

- Вы словно прочитали мои мысли! Хотелось бы увидеть Фергану, свой аул. Да и, признаться, повидаться с отцом, если он жив ещё... Я только не решался вам сказать об этом.

- Прекрасно, - ответил я, - Задерживаться не будем. Сейчас же отдаю приказание караванщику готовить караван и завтра на рассвете - не возражаете? - двинемся в путь.

- Замечательно. Я бы ещё хотел сходить в синагогу, помолиться перед дальней дорогой.

- Обязательно! - поддержал я Гасана ибн-Камала, и в четвёртом часу пополудни мы вышли в город, чтобы ещё раз бросить взгляд на славную некогда столицу, и помолиться в Итильской хоральной синагоге, где я уже был несколько дней тому назад. Гасан ибн-Камал молился горячо, и хотя делал это не вслух, жар достигал моего тела, и я чувствовал этим телом, что очень Гасан ибн-Камал соскучился по отцу, которого не видел более десяти лет, хочет с ним увидеться и всячески желает ему здоровья и долголетия. Ещё он соскучился по своему аулу, а также просил Господа, чтобы Он не так резко швырял его по временам и странам, чтобы давал ему знамение, а кроме того позволял отдыхать хоть немного, ибо он не железный. Волна сострадания окатила меня, комок застрял в горле, а из глаз потекли отнюдь не мужские слёзы, о которых обычно говорят, что они скупы. На обратном пути мы зашли на базар, я купил рахат-лукума и предложил его Гасану ибн-Камалу, но он вежливо отказался, пояснив свой отказ тем, что намерен поститься и молиться до завтрашнего вечера, дабы наше предприятие было успешным. Неожиданно для себя я решил присоединиться к Гасанову посту и просидел до поздней ночи над страницами Иова, содрогаясь уже в который раз от ужасных чудес Господних и Его, благословен Он, всеохватной милости.

На рассвете мы выступили. Я на своём любимом песочном дромедаре, Гасан ибн-Камал рядом со мною на выбранном им из множества предложенных рыжем, которого назвал Моряком в память о море и своей детской мечте. Мечта моего отца, почтенного Хасдая, Царство ему Небесное, Итиль, осталась позади. И, может быть, навсегда.

Степь, степь и степь, бескрайняя и сумрачная по моим ощущениям. Скудная растительность, тушканчики и ящерицы, а порою и карликовые антилопы, куланы и дикие бактрианы, удивительные на мой взгляд существа, ибо я привык к дромедарам. Молчаливый Гасан ибн-Камал, едущий рядом, выдающий иногда отрывочные фразы, в каждой из которых заключён некий смысл, мне непонятный. Например:

- Жадность и ревность - одного поля ягоды.

Или, например, такое:

- Появится некий народ, который будет думать о своей великой миссии.

- Как это - народ будет думать? - удивляюсь я.

- Почему вы удивляетесь? Это называется "вече", - отвечает Гасан ибн-Камал.

Или вот, например, такое:

- Мои проявления в большинстве своём механистичны. Я полностью отдаю себе в этом отчёт. Механика такая вещь, - он сделал неопределённый жест рукой, - Учение, грамматика, каллиграфия, философия. Мои суждения, в основном, базируются на заимствованных знаниях и откровениях. Желание казаться себе учёным мужем и гордыня привели к начётничеству. Теперь этим пыльным хламом до отказа забит чердак моего ума.

Эти слова меня изумляют - такое мог бы сказать я, и это было бы чистой правдой. Я поведал об этом Гасану ибн-Камалу. В ответ он сказал удивителную вещь:

- А это и так касается вас. Просто я очень чувствительным стал в последние месяцы и иногда улавливаю чужие мысли и ощущения. Нарочно я этого не делаю. И случайного хватает, потому что порою это обрушиваются на меня неумолимой лавиной, селевым потоком и хоть стой, хоть падай. Я обычно падаю или застываю, напоминая каменного истукана, жутко пугая при этом окружающих. Так что, если такое случится со мною, не пугайтесь, любезный Ибрагим, а лучше побейте меня по щекам или плесните в лицо воды, желательно холодной, если такая найдётся под рукой. Хорошо?

- Хорошо. Постараюсь не пугаться. Но вы поразительно точно описали моё самоощущение. Поразительно. Понимание это меня просто потрясло. И я отправился путешествовать. Караван - вот моя жизнь. Столько у меня в голове знаний, что просто кошмар! Самое обидное и любопытное здесь одновременно то, что лишь малая часть этого навала применима на практике. Но, похоже, походная жизнь влияет на меня благотворно - сведения утрясаются и частично забываются и я могу с открытой душой любоваться встречающимся на пути. Из книг я себе оставил лишь Священное Писание и "Китах уль аин" аль-Халиля, "Книгу-словарь". Очень её люблю, как, впрочем, и все другие словари. Не стоит тратить годы на набивание ума знаниями, если у тебя есть хорошая энциклопедия. Таково моё теперешнее убеждение.

- Я бы не говорил так категорично. Просто не надо чересчур увлекаться. Всё должно быть в меру. Ничего сверх - вот мудрость, которой я стараюсь придерживаться. А впрочем, это моё личное мнение и я не собираюсь его никому навязывать, - потом он почему-то добавил: Книга уникальна, ибо рукописна. Придёт время, когда книги станут множить как гравюры или народные лубки. Но это трудно понять. Даже представить. Иса, пишущий на песке... Похоже, единственное упоминание о том, что Иса что-либо писал. Возможно, Он рисовал на песке рыбу. Рыба - жертвенное животное. Да-а-а... Гасан ибн-Камал надолго замолчал.

Так подошёл к концу первый день перехода. Взошёл месяц, караван остановился на ночлег в голой степи. Караванщик принял у нас дромедаров, люди развели костёр и мы уселись у огня. Гасан ибн-Камал глядел на сгорающие ветки, подбрасывал пучки сухой травы в костёр и отблески, подобно улыбкам, играли на его лице. Он улыбнулся и сказал:

- В детстве мы с мальчишками любили жечь костры на окраине аула и печь картошку.

- Что печь, простите? - спросил я.

- Картошку. Это такие корнеплоды, богатые крахмалом. Очень вкусная получается картошка в костре. Дымком пахнет. А может, это было не в детстве? Теперь уже не уверен.