Герман Подкупняк - Поиск-85: Приключения. Фантастика

Оба были вооружены. Но не страх почувствовал капитан, увидев в руках одного обрез. Единственная мысль была: неужели уйдет? Ну нет!

Пули одна за другой взметнули фонтанчики земли у ног надвигавшихся на него бандитов.

— Бросай оружие!

Этот приказ капитана, подкрепленный еще одним выстрелом, возымел действие. Полетели на землю и обрез, и нож.

Но Хачизов успел отпрыгнуть. И в это мгновение раздался пронзительный женский крик:

— Нет! Не уйдешь!

Минаба выпрыгнула из машины с такой быстротой и легкостью, словно у нее были крылья. Хачизов обернулся на крик и замер, глядя на девушку, будто на привидение. Его замешательство продолжалось какой-то миг, но Минабе хватило этого мига, чтобы оказаться рядом с Хачизовым. Она вцепилась в него так крепко, что Евсеев успокоился: не уйдет! У него есть несколько секунд, чтобы подобрать брошенное оружие, запереть в фургоне обоих бандитов вместе с мордастым водителем.

Потом он займется Хачизовым и вызовет по рации подмогу.

Солнце казалось прибитым к небосклону, и даже ночью, когда темнело, Сафонову было трудно заставить себя взглянуть на небо. Он боялся, что солнце все еще там. Там, и строго смотрит на него сверху, заставляя просыпаться в его сознании образы людей, когда-то таких близких, а теперь недостижимо далеких. Солнце везде и на всех одно. Что-то вроде универсальной постоянной. И оно было, пожалуй, единственной ощутимой в этом мире нитью, что связывала Сафонова с прошлым. Словно мост, соединяло оно память с теми далекими днями, когда он был счастлив.

Трель будильника заставила его вздрогнуть. Наступало время сеанса связи. Вот уже третий год Сафонов работал радистом в маленьком кишлаке, затерянном в дюнах бескрайней пустыни. Собственно, он мог бы и не работать, так как давно был на пенсии — капитан корабля, списанный на берег. Но тогда кому он нужен? Для него это был вечный вопрос, который к старости становился все острее. Жить и быть нужным людям оставалось для него — всю его долгую жизнь — неразделимым понятием, тем законом, которому он подчинялся сам и пытался заставить следовать других. Стоять на мостике корабля и ловить в глазах людей ожидание и готовность исполнить его приказы, те приказы, которые знал лишь он один и которые порою спасали людей либо посылали, может быть, на смерть ради жизни других… Всякое бывало.

Море. С морем у него были особые отношения. Он его ненавидел.

Сафонов поднялся, прислушиваясь к глухим ударам сердца. Застыл, давая ему успокоиться. Последнее время это удавалось все реже. Ухватился правой рукой за перила крыльца и сделал первый шаг. Сердце, казалось, остановилось, потом, будто рванувшись куда-то, затряслось пулеметной дробью. Сафонов замер.

— Тихо, тише, — пытался он уговорить сердце. И сделал второй шаг. Его ждали. Идти было необходимо. Сознание необходимости будто заставило сердце подчиниться и выдержать.

Он включил станцию. Разговор был коротким и неприятным. Его предупреждали, что завтра вертолет доставит нового радиста и что ему настоятельно советуют отдохнуть и подлечиться. Этим же вертолетом он может попасть в город, а там его уже ждет бесплатная путевка. Туда, куда он пожелает.

«Списывают. Еще раз списывают на берег, — думал Сафонов. — Не доверяют…»

— Я бы выбрал Сочи! — весело посоветовал звонкий молодой голос. Чувствовалось, что парень на том конце искренне рад за него. Рад. А вот Сафонову чему радоваться?

А почему бы и нет? Семьдесят два года ему, и каждый год, как свинцовое грузило, висит на нем, приближая его к земле. Всего этого не отнимешь. Но сознание того, что кто-то за него распорядился и сам он уже не подвластен своей воле, злило его.

— Вас понял! — проговорил он в микрофон и выключил радиостанцию. И замер: не узнал своего голоса. Словно что-то убрали в нем. Убрали то, что придавало ему твердость.

— Стоп! — сказал он себе. — Ты еще есть! — Сердце своим глухим стуком будто согласилось с этим.

Ноги передвигались тяжело, и, наверное, прошло немало времени, прежде чем Сафонов добрался до двери. Он потянул дверь на себя, и она, сопротивляясь, будто живая, подалась с звенящим скрипом. Шаг, еще один шаг… Сафонов опустился на крыльцо.

Пустыня, черная, выжженная до основания солнцем, простиралась перед ним далеко-далеко, уходя за горизонт. Казалось, что она везде, всюду, на тысячи километров, что вся земля — пустыня, что и в нем самом — ее комок, большой и черный. Но он знал, что стоит ему лишь закрыть глаза, как увидит море.

Все оказалось зря. Три года назад Сафонов бежал от него сюда, в пустыню, где само это слово — море — с его свежащим ветром, шумом прибоя и накатом волн казалось кощунством.

— Море, море, море, — беззвучно бормотали его губы, голова клонилась к плечу, и он засыпал.

Неизвестно, как прознали местные ребятишки и связали его сон с тем, что стало событием в жизни кишлака последние три года, но только они всегда поджидали, когда Сафонов заснет.

Едва голова его клонилась к плечу, они тихо, без криков, боясь потревожить этот сон, неслись к окраине кишлака — и уже там раздавались их крики, пронзительные, словно крики чаек перед бурей.

— Море, море! — кричали они, жадно всматриваясь в черную пустыню. — Море!

И вот в ответ на их призыв где-то в самой глубине пустыни загоралась точка-искра. Точка эта становилась центром и притягивала к себе новые искры. Вот их уже десятки, сотни, тысячи. Точки-искры сливались в блики. И они все ближе, ближе… Ребята замирали, сердца их сжимались от счастья — казалось, вот сейчас выпрыгнут из груди и понесутся навстречу на глазах вырастающему из бликов морю. Море блестело, и волны ровными рядами, будто на параде, спешили к берегу. Ребята ждали. И тогда далеко в море появлялся корабль. Он легко скользил по волнам, и на его палубе, крепко держась за поручни, стоял человек. Это был Сафонов, не тот, который сейчас, а намного моложе и красивее. Сафонов улыбался. И все на берегу тоже улыбались и громко кричали:

— Плыви сюда, Сафонов!

Но он всегда проплывал мимо, будто не видел их, и пропадал в морской дали, а вместе с ним пропадало и море. Это было так несправедливо, так нечестно, что дети обижались на Сафонова, хотя и очень его любили. Однако никто из них никогда не говорил ему ни о том, что видел, ни о своей обиде. Они проходили мимо и смотрели снизу вверх на Сафонова, а тот с высоты крыльца на них. Им казалось, что он все еще стоит на палубе, под морским ветром, и за ним высоко поднимается морская волна, и Сафонов опять их не видит.