Клиффорд Саймак - Последний джентельмен

В это же мгновение позади хлопнула дверь.

Он обернулся.

В дверях стоял Седрик Мэдисон. Лицо его было абсолютно спокойно.

- Уберите его! - крикнул Харингтон. - И пусть он выпустит меня, иначе я вас ударю!

И сам же удивился своей решимости убить другого человека.

- Хорошо, - сказал Мэдисон.

И тут же отцовская любовь исчезла. Снова его окружил мир: холодный, жестокий, пустой. И лишь два человека смотрели в глаза друг другу.

- Мне жаль, что это случилось, Харингтон. Вы первый...

- Вы дали мне возможность, - сказал Харингтон. - Вы освободили меня. Что я, по-вашему, должен был делать? Только гадать, что со мной действительно происходило?

- Мы вернем вас назад. Ваша жизнь была так приятна. Вы сможете продолжить ее.

- Не сомневаюсь, что вы хотите вернуть. Вы, Уайт и все остальные...

Мэдисон терпеливо вздохнул:

- Уайт ни при чем. Бедный глупец думает, что Харви... - он остановился и захихикал. - Поверьте, Харингтон, это превосходное устройство. Оно гораздо лучше, чем Дельфийский оракул.

Он был уверен в себе, так уверен, что Харингтон внутренне задрожал. Он почувствовал себя в ловушке, из которой никогда не сможет выбраться.

Они поймали его, зажали его между собой. Мэдисон спереди, а Харви сзади. В любую минуту Харви снова обрушит на него удар, и несмотря на все, несмотря на молот, который он сжимал, несмотря на связанные полы пиджака и глупую строчку, он серьезно сомневался, что сможет выдержать.

- Странно, что вы удивлены, - спокойно продолжал Мэдисон. - Ведь Харви действительно много лет был вашим отцом или даже больше, чем отцом. Днем и ночью вы были ближе к нему, чем к любому другому существу. Он следил за вами и руководил каждым вашим шагом. И взаимоотношения между вами были гораздо реальнее, чем вы можете предположить.

- Но почему? - спросил Харингтон, в то же время отчаянно ища выхода, ища защиты, более существенной, чем связанные полы пиджака.

- Не знаю, как сказать вам, чтобы вы поверили, - крайне искренне заявил Мэдисон, - но отцовские чувства вовсе не были обманом... и сейчас вы ближе к Харви и даже ко мне, чем к другому любому существу. Никто не может сотрудничать так долго с вами, как Харви, и не выработать при этом глубокой привязанности. Да и я желаю вам только добра. Хотите, мы докажем это?

Харингтон хранил молчание, но при этом дрожал. Знал, что не должен дрожать, и дрожал - то, что говорил Мэдисон, имело глубокий смысл.

- Мир холоден и безжалостен, - продолжал Мэдисон. - У него нет жалости к вам. Вы не создали теплый и приятный мир, и теперь, когда вы поняли это, он отвергает вас. У вас нет причины оставаться в нем. Мы можем вернуть вас в мир, который вы знаете. Мы дадим вам безопасность и комфорт. Там вы будете счастливы. Вы ничего не выиграете, оставаясь здесь. Никакого предательства человеческой расы нет в том, что вы вернетесь в мир, который вы любите. Вы теперь не можете повредить своей расе. Ваша работа сделана.

- Нет! - воскликнул Харингтон.

Мэдисон покачал головой:

- У вас очень странная раса, Харингтон.

- Моя раса! - закричал Харингтон. - Вы говорите, как будто...

- У вас есть сила, - перебил его Мэдисон, - но вас нужно подталкивать, чтобы вы ощутили ее. Вас нужно ободрять, за вами нужно ухаживать, вам нужно дать проблемы и поставить перед опасностью. Моя главная обязанность - вызвать в вас эту силу. И я не позволю ни вам, ни кому-либо другому помешать мне выполнить свой долг...

Вот она - правда, кричащая о себе в запоздалом узнавании. Она всегда была таковой, и он давно должен был увидеть это.

Он взмахнул молотком единым рефлекторным движением, жестом ужаса и отвращения, и услышал крик, как будто кричал кто-то другой, а не он сам:

- Черт побери, да вы же не человек!

И в то время, как молот описывал дугу, Мэдисон отшатнулся в сторону. Лицо и руки его менялись, тело тоже, хотя изменение не самое подходящее слово для этого случая. Как будто тело, лицо и руки того, кто был Мэдисоном, с облегчением возвращались к своей обычной форме, после того, как их держали в заключении в человеческом теле. Человеческая одежда разорвалась из-за этих изменений и теперь висела клочьями. Он был больше или казался больше. Он как будто был вынужден сжиматься, чтобы соответствовать человеческим стандартам, но это был гуманоид и лицо его существенно не изменилось, хотя приобрело слабый зеленоватый оттенок.

Молот звякнул о стальную поверхность мостика, и существо, бывшее Мэдисоном, двинулось вперед с чуждой уверенностью. А со стороны Харви донеслась буря гнева и раздражения - отцовского гнева против непослушного ребенка, который заслужил наказание. И наказанием этим была смерть, потому что никакой непослушный ребенок не должен мешать выполнению важнейшего долга. И когда эта бушующая ярость ворвалась в его мозг, Харингтон ощутил единство машины и чужака, как будто они двигались и действовали, слившись воедино.

Послышались фыркающие, кашляющие, гневные звуки, и Харингтон обнаружил, что, согнувшись и напрягая мышцы, движется к чужаку, явившемуся из тьмы, окружающей его пещеру. Он двигался почти на четвереньках и, преодолевая ужасный страх, чувствовал огромную силу в своем грубом зверином теле.

На мгновение он был ошеломлен, осознав, что фырканье и кашель исходят от него самого, но это мгновение быстро прошло: он не был больше ошеломлен, он точно знал, кто он и чего хочет. Все другие мысли и воспоминания были поглощены звериным желанием убивать.

Он схватил чужака, рвал его плоть, ломал кости и в этой жестокой борьбе, в этой работе убийства, едва замечал удары клюва и когтей противника.

Послышался ужасный крик боли и агонии откуда-то из другого измерения. Работа была сделана.

Харингтон скорчился над телом, лежащим на полу, удивляясь рычанию, все еще доносившемуся из его собственного горла. Он выпрямился, взглянул на свои руки и в тусклом свете увидел, что они красны. А крики Харви из ямы превратились в стон.

Пошатываясь, он добрался до перил и посмотрел в яму: из всех соединений Харви вытекали струи какой-то темной жидкости, как будто жизнь и разум уходили из него. И где-то далеко голос говорил:

- ДУРАК! ПОСМОТРИ, ЧТО ТЫ НАТВОРИЛ! ЧТО ТЕПЕРЬ С ТОБОЙ БУДЕТ?

- Мы пойдем дальше одни, - ответил Харингтон, не последний джентльмен и уже не неандерталец.

На одной руке у него был порез, откуда сочилась кровь, лицо было мокрым, тело болело, но в основном все было в порядке.

- МЫ ВЕЛИ ВАС ПО ДОРОГЕ, - говорил умирающий голос, теперь слабый и далекий. - МНОГО СТОЛЕТИЙ МЫ ВЕЛИ ВАС ПО НЕЙ...

"Да, - подумал Харингтон, - да, мой друг, вы правы. Некогда был Дельфийский оракул, и множество попыток поправить мысли до него! Как хитро - раньше оракул, а в наши дни аналитический компьютер. А где же в промежутке - в монастыре? Во дворце? В какой-нибудь конторе? Хотя, возможно, операция не должна была быть постоянной. Возможно, толчки нужны лишь в кризисные моменты. И какова истинная цель? Направлять ковыляющие шаги человечества, заставлять людей думать так, как им нужно? Или сформировать человечество в нужном для чужаков направлении? И какой была бы человеческая культура без вмешательства? И он, он сам, - был ли он тем человеком, кто должен вынести окончательный приговор столетиям этой работы? Не в своих словах, конечно, а в словах этих двух: одного - в яме, другого - на мостике. А может, их было не двое? Может, это одно существо? Может ли быть, что это лишь часть одного существа, и они не могут жить друг без друга? Когда умер Мэдисон, умер и Харви..."