Сергей Трищенко - Таблетки от пуль (сборник)

— Не знаю, — отмахнулся Поап Таш. — Зачем тебе это надо? Что-то ты любопытный стал в последнее время, много вопросов задаёшь. Яма этого не любит.

Хоак Гвин испуганно покосился в сторону Ямы. Его Яма никогда и никак не реагировала на слова. Как ей может понравиться или не понравиться что-то? Не путает ли его Поап Таш?

— Я ничего не помню, — медленно произнёс он. — Ничего. Как я Начинал Копать Яму — а может, я не начинал её? Может, я захватил чью-то? Или моя мне досталась по наследству?

— Пойдем в деревню, — предложил Поап Таш. — Успокойся. Всё ведь хорошо: у тебя есть своя Яма, дом, жена, дети. Ты хорошо копаешь, каждый день, от рассвета до заката. Соседи на тебя не обижаются, Яма тобой довольна.

Он говорил что-то ещё, но Хоак Гвин уже не слышал. Он никак не мог понять: разве Яма живая? Ведь её копаешь в земле. Живое — это в чём течёт кровь… Оно дышит, двигается. А Яма…

Они шли к деревне. К ним по пути присоединялись остальные, и скоро колонна втянулась на улицу деревни и тут же рассосалась по своим домам.

В доме жена молча поставила перед ним на стол горшок с Едой. Хоак Гвин, хоть и был голоден, есть не начинал. Новая мысль обеспокоила его.

— Жена, — позвал он. Та молча подошла и встала у стола. — Где ты берёшь Еду?

Она испугалась:

— Ты никогда не спрашивал об этом…

— Скажи, — настаивал Хоак Гвин.

— В Яме…

Хоак Гвин повернулся и окаменело посмотрел на жену. Он знал, конечно, что каждую ночь она ходит за Едой, но что она ходит к Яме…

— Расскажи, — потребовал он.

— Я… иду ночью, — запинаясь, начала жена, — к Яме, опускаюсь в неё… или наклоняюсь… Там, на дне, лежит Еда. Я беру её и ухожу домой.

— А как ты находишь нашу Яму? — спросил Хоак Гвин.

— Какую нашу? — не поняла жена.

— Ну, так ведь там, на Поле, много Ям, — растолковывал Хоак Гвин.

— Не-ет, — растерянно протянула жена, — там только одна Яма… наша…

— Так ведь ночью же темно, ты можешь не увидеть чужих Ям… — продолжал объяснять Хоак Гвин и вдруг замолчал. Она бы упала в чужую Яму, если бы не видела их.

— Расскажи, как ты идёшь? — потребовал он.

— Выхожу из деревни и всё время иду прямо…

Прямо. Он вспомнил, по какому извилистому пути приходится ему добираться до своей Ямы, огибая чужие… А она идёт прямо. Она упала бы в чужую Яму, обязательно, если бы шла прямо.

Он принялся есть, покачивая головой. Еда была, как обычно, ни сладкой, ни горькой, ни кислой, ни пресной, ни острой, ни солёной. Вкусная, сытная, плотная, но легко проминающаяся под языком и зубами.

Поужинав, Хоак Гвин лёг спать. Жена, ещё немного повозившись, легла рядом, испуганно дрожа: её разволновали вопросы мужа. Чтобы успокоить жену, Хоак Гвин привлек её к себе и принялся нашёптывать что-то, бестолковое и незначимое. Скоро она уснула. А Хоак Гвин ещё лежал некоторое время с открытыми глазами и думал. Потом уснул и не слышал, как жена встала и вышла из дома, а потом вернулась, поставила новую Еду на стол, и опять легла.

Утром он снова взял лопату и вышел на улицу. Изо всех домов выходили мужчины с лопатами и, двигаясь по улице, стягивались в колонну. Хоак Гвин здоровался, перебрасывался фразами с друзьями и знакомыми, потом замолчал и, так же молча, дошагал до своей Ямы.

Сегодня Яма лишь намечалась в земле неглубокой впадиной — другие стояли в своих Ямах кто по колено, кто по пояс, а у кого-то торчала только одна голова. Вторая тоже была скрыта землёй. Но кое-кто, подобно Хоак Гвину, вынужден был начинать почти с самого начала. А Улой Торм вообще не смог найти свою Яму. Он бродил между копающими, сосредоточенно глядя себе под ноги, иногда взглядывал по сторонам — всё надеясь отыскать свою Яму. Но Ямы не было. Кто-то посматривал на него с испугом, кто-то — с сочувствием, кто-то злорадно, кто-то — и с ненавистью, а кто-то — печально, понимающе. Улой Торму предстояла нелёгкая жизнь. Хорошо ещё, если он вспомнит, как Начинать Копать Яму. А если нет? Тогда он попытается захватить чью-то. А чью? И возможные кандидаты, к которым каждый причислял себя сам, взглядывали на него с ненавистью. Все боялись за себя.

Хоак Гвин посмотрел на Улой Торма долгим взглядом, в котором было всё: и недоумение, и сожаление, и опаска, и понимание. И вопрос: почему? Почему вдруг Улой Торм не нашел сегодня свою Яму? Куда она делась? Но сегодня Хоак Гвин работал молча — впрочем, как всегда, хотя мог иной раз отложить в сторону лопату, подойти к соседу и перекинуться с ним парой фраз. А сегодня он никуда не отлучался от своей Ямы, иногда только взглядывал на бродящего Улой Торма, потом перестал делать и это, и всё копал и копал, споро выбрасывая наверх тяжёлый грунт, в котором преобладали голубые, синие, сиреневые и фиолетовые тона, скользил лёгким взглядом по серому порошку пыли, в который грунт превращался, едва пересекал невидимую границу края Ямы, и молчал.

К вечеру он закопался в полный рост и выбрасывал почву, держа лопату вытянутыми руками.

— Ого! — приветствовал его подошедший Поап Таш, — у тебя, наверное, глубже всех сегодня получилось… Вылезай, уже вечер.

Хоак Гвин остановился, вздохнул и вытер пот ладонью. В глубине тёмно-синей стены перед глазами вспыхивали маленькие золотистые и серебряные искорки, как бы подмигивали ему.

Поап Таш помог ему выбраться из Ямы, и теперь они стояли рядом, озирая всё Поле.

— Улой Торм смог Начать, — сообщил Поап Таш.

— Хорошо, — обрадовался Хоак Гвин, — значит, он останется с нами. — А потом подумал: почему хорошо? Почему этому надо радоваться? А если бы Улой Торм… ушёл? И словно ледяная струя сквозняка обвилась вокруг сердца. Потом она исчезла, и осталось лишь приятное тепло радости от того, что Улой Торм остаётся с ними.

— Роум Беш исчез, — продолжал Поап Таш. — И Яма его тоже.

Хоак Гвин почувствовал, как холодная ванна окунула его снизу доверху.

— Поглотила… — прошептал он. Поап Таш кивнул.

— Я не стал говорить этого слова — чтобы ты не испугался сразу, не замер. Уорм Пос замер. Он был рядом с Роум Бешем и, наверное, видел, как всё было. Яма сдвинулась с одной стороны и исчезла сразу по всей глубине.

— Так исчез Було Вон, — прошептал Хоак Гвин.

— Да. А Азан Пик был поглощен снизу — дно Ямы поднялось и заполнило его собой.

— Бурн Стера выбросило, из Ямы, — припомнил Хоак Гвин.

— Да. А Азан Пика поглотило. Труо Кла закрыло сверху, когда сомкнулись края Ямы. Говорят, он ещё кричал и стучал оттуда, пытался прокопать лопатой, потом замолк.

Они замолчали, вспоминая тех, кого поглотило за последнее время — за год? за тысячелетие? — Каждый день был похож один на другой, и время просто не имело значения. Важны были лишь Ямы, их надо было копать, каждый день, другого занятия не знал никто, и никто не искал себе другого. Зачем? Разве можно бросить свою Яму? Таких сумасшедших не было. Где брать Еду, если не копать Яму? А семья — жена, дети — что будет с ними? Нет, надо сойти с ума, чтобы перестать копать. Те, что бросали копать — они ушли, исчезли, о них забыли, оставшиеся помнили лишь то, что надо копать — чтобы жить, чтобы тебя уважали соседи. Пусть не со всеми порой удаётся перекинуться парой слов — пока идёшь в колонне от Ямы и к Яме — вечером и утром, но достаточно, чтобы они видели: ты здесь, ты рядом, ты снова идёшь копать свою Яму и с тобой всё в порядке. Иногда можно сделать перерыв, оставив лопату в Яме, обойти знакомых, поздороваться, обменяться новостями — что случилось за день и за ночь, — но лучше не высказывать особой радости или огорчения, всё надо воспринимать ровно, спокойно, беспристрастно. Может быть, от этого ничего и не произойдёт, но мало ли… Кто знает, почему вдруг утром исчезает Яма, и человеку приходится весь день искать её, а потом начинать копать новую, или пытаться захватить чужую — если забыл, как Начинать.