Юрий Алкин - Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник)

11 мая

Похоже, втянулся. Сложностей, конечно, невпроворот. Но мозги теперь не работают с таким диким скрипом, как вначале. Надо поработать над стилем диалогов. Жаль, что под рукой нет ни одной приличной книги.

Где же то, что я ищу? Имя, миледи, имя. Что вы мне рассказываете о своем художественном процессе? Честное слово, потом я с большим удовольствием перечитаю эту часть ваших мемуаров. А пока дайте мне информацию. Июнь, июль, август… Сплошные размышления.

18 августа

Все. Последняя точка поставлена. Finita la comedia. Редактура закончена, исправления внесены. Теперь – цензура.

22 августа

Цензура оказалась на редкость благосклонной. Николь утверждает, что нести книгу Двадцатому можно только в перепечатанном виде. Никаких рукописных вариантов. Обоснование очевидное, но перепечатывать тоскливо.

27 августа

Вот спасибо, избавили меня от этой обезьяньей работы. Забрал перепечатанную рукопись, отнес Двадцатому – пусть размножает.

4 сентября

А вот это уже аншлаг. Никогда не предполагал, что мой первенец будет пользоваться таким успехом. Только Шинав повел себя несколько странно. Зашел, сказал «спасибо», посмотрел многозначительно, постоял и удалился. Чудак, за что спасибо? Остальные не скупились на похвалы. Четвертый объявил мою книгу зарей новой литературы. Все теперь только об этом и говорят.

5 сентября

Тесье поблагодарил и просил продолжать в том же духе. Посмотрим.

28 сентября

О человеке, который достиг всего, чего мог достичь

Жил некогда человек, который хотел достичь всего, что было в его силах. Желание это было его наваждением. Он ел, спал и жил с одной-единственной мыслью: умереть, добившись всего, чего он был в состоянии добиться…

Вот так классик бессмертного мира! Запретную литературу пописываем на досуге? Ладно, это как-нибудь потом. Успеется. Да и кто знает, как на мою бессмертную психику подействует рассказ с таким названием. Хотя всего одна страница… «Порой его самого пугали силы, таящиеся в его мыслях и сердце…» Нет, явно не стоит.

Я встал и потянулся. Интересно, удастся узнать хоть что-нибудь стоящее из этого дневника? Снова уселся и стал читать по диагонали. Замысел новой книги. Ева. Размышления об эксперименте. Какая-то формула, написанная поперек страницы. Разодранный лист – это, несомненно, последствия моих упражнений с линейкой. Еще одна формула. Очень короткая, но я в ней все равно ничего не понимаю. Ночной разговор с Катру О чем говорили, не сообщается. Просто разговор. Ничего не скажешь, подробная информация. Ни малейшего намека на Зрителя. Стихи. Вот как – преображение физика в лирика. Хотя стихи неплохие. Только расплывчатые. На то они, впрочем, и стихи. «Мечты прекрасной наважденье…» О чем это он? И снова размышления.

5 января

Шинав стал каким-то странным. Теперь я его редко вижу, хотя живем мы бок о бок. Когда встречаемся, он порой косится по сторонам, как будто боится чего-то. Говорит он теперь отрывисто, резко. Может, его сменили? Но сомневаюсь, чтобы новый актер мог быть настолько непроверенным. Да и без того я практически уверен, что это тот же человек. Только что-то с этим человеком происходит.

20 января

Если я не ошибся в расчетах, то сегодня – ровно год с того момента, как я попал сюда. Какой мир теперь для меня реальней? А какая личность?

24 января

Надо не забыть побеседовать завтра с Седьмым. Интересные идеи онутром высказывал.

3 февраля

У Шинава точно какие-то проблемы. Еще немного, и придется поговорить с Николь или Катру Как он сегодня дернулся, когда я его окликнул. Правда, ничего более. Говорил спокойно, тихо. Но в глазах – какое-то затаенное ожидание. Ожидание чего?

6 февраля

Шинав сегодня оборвал беседу на полуслове и ушел. И смеху него теперь нервный. Смеется – и вдруг втягивает воздух в себя с каким-то всхлипыванием, будто икает. А глаза совсем не смеются. И еще у него появилась неприятная привычка кусать ногти. Раньше я за ним этого не замечал. Тут вообще ни у кого нет неприятных привычек.

Четкий почерк Пятого вдруг стал неровным.

8 февраля

Это – страх.

10 февраля

Где он? Я не видел его уже два дня. Двенадцатый сказал, что сегодня утром сыграл с ним партию, причем Шинав играл на редкость хорошо. Странно, он вообще-то очень плохо играет.

11 февраля

Надо что-то делать. Шинав спокоен и деловит, но, по-моему, это спокойствие пороховой бочки. Он никогда не был таким собранным. Он всегда был немного рассеянным, мечтательным. А сейчас – сама деловитость: «как дела», «очень рад», «мне пора идти», «отличную ты книгу написал».

12 февраля

Ну конечно. Как я сразу не догадался? Его заменили. Это просто другой актер. Но разве можно так резко менять образ? Видимо, ничего лучше они не нашли. Надеюсь, мой Шинав со временем придет в себя, что бы с ним ни приключилось.

13 февраля

Это по-прежнему он!

14 февраля

До сих пор не могу прийти в себя после того, что произошло. Бедный парень. Конечно, надо идти спать, но завтра утром картина потускнеет. А сейчас это все стоит перед глазами. Сначала был этот ненормальный разговор после ужина. Шинав, стоящий перед моей дверью. Какой-то весь скрюченный, пришибленный. А его речи! «Кто бессмертней – ты или я? Говори, кто? Не знаешь? А надо знать. Они спросят. Они ищут ответ. Ищут. И найдут. На все вопросы будут ответы». А потом: «Я бессмертный Шинав. Ты бессмертный Пятый. Он… ха-ха… он еще один бессмертный. Так? Нет! Не так! Он обычный. А я нет. И ты не будешь обычным». И этот тихий, захлебывающийся смех. Он абсолютно невменяем. И самое жуткое было то, что в своей невменяемости он продолжал оставаться Шинавом. Или почти им. Он не упоминал ни реальный мир, ни свое настоящее имя, ни свое прошлое. Он только нарушал главный запрет, употребляя слово «бессмертный». И еще говорил иногда о «нем». Наверное, так вел бы себя настоящий Шинав, если бы ему объяснили, что такое смерть и в чем суть эксперимента. «Помнишь, там, в первом периоде, мы были другими? Правда? Это была наша юность. А теперь пришел седьмой период. Последний».

Я пытался его успокоить. Боялся, что нас кто-то увидит. Что, если это будет тот или та, о ком он так настойчиво говорит? До его комнаты недалеко, но как медленно он шел… И все говорил, говорил. «Его шаги мягки и неслышны. И ходит он бесшумно. Он заходит в наши комнаты. Смотрит на нас. А мы не слышим. Ведь мы бессмертны. Ты писатель – ты должен об этом написать. Пусть читают. Седьмой период уже пришел».

Я ощущал, как трясется его плечо. Потом он вдруг остановился, посмотрел мне прямо в глаза и спросил: «Ты думаешь, я псих?» Я покачал головой. Он как будто о чем-то размышлял. Затем спросил, куда мы идем. Я сказал, что к нему. Тогда он весь как-то обмяк и, словно больной ребенок, прошептал: «Мне плохо». Я довел его до комнаты, подождал, пока за ним закрылась дверь, и пошел к себе.