Валентин Шатилов - Филумана

Такие завалы были опасны и еще одним – об их острые гранитные края могли легко перетереться наши хиленькие веревочки, сплошь состоящие из узлов. А вот это уж точно было ни к чему!

Мы ползли и отдыхали. И снова ползли, и снова ложились. Часов у нас не было, сколько времени ползем, мы определить не могли. Чувство голода тоже не посещало. Может, замечательный раскладной скафандр, который я знала под именем Филумана, обеспечивал не только дыхание?

Но бесконечная шелестящая тьма вокруг постепенно начала все-таки подминать под себя, Я ползла и ползла, а безнадежность затеянного нами предприятия начинала казаться все более несомненной.

В какой-то момент я даже испытала острое чувство унижения. Мне ли, княгине, заниматься таким, столь неподобающим делом?..

И потребовалось огромное усилие воли для того, чтобы это разлагающее переживание трансформировать в радостную уверенность скорой победы. Помогло только то, что я вспомнила: со мной такое уже было! Я уже пела сама себе дифирамбы, восхищаясь своей исключительностью. Значит, я опять прохожу где-то рядом с тем местом, где уже была раньше. И значит, цель – ровная площадка под крышей – уже близка!

Обрушивалось ли в это время и на Михаила чувство собственной вселенской значимости, оставалось неясным. Общаться мы никак не могли, а движения вперед он вроде не замедлял.

Однако и эта ставшая уже почти привычной стабильность бессмысленного ползания должна была когда-то кончиться. И она кончилась – в тот момент, когда раздвоенная веревка, держащая каждого из нас за пояс поверх скафандра, натянулась, останавливая движение. «

В Киршагском кремле иссякли запасы простыней, которые можно разорвать на ленты? Или веревка позади нас все-таки зацепилась за какой-то из камней? А может, наоборот, застряла в узкой шели? Впрочем, был вариант и другого рода: нас останавливают специально. Наши люди, оставшиеся на берегу, подают нам таким образом сигнал к возвращению.

В любом случае поступательное движение должно было прерваться.

Мы с Михаилом прилегли рядышком на ровном участке дна, отдыхая.

«Что ж, значит, и сегодня нам не повезло», – безразлично подумала я, как можно теснее прижимаясь к Михаилу. Его скафандр был на ощупь так же тверд, как любой булыжник, встреченный нами по дороге, но понимание, что за ним надежно упрятан родной и любимый человек, все-таки бодрило.

Вот он опять поднялся на четвереньки. За ним и я.

Поползли назад. Я – чуть впереди, держась за лежащую веревку. Михаил – позади. Он эту веревку скатывал в клубок.

А не бросить ли нам ее? Пусть бы лежала, где лежит!…

Но Михаил все катил перед собой постепенно увеличивающийся клубок, и объяснить ему мое предложение не было ни возможности, ни сил. Тем более что клубок рос довольно быстро, и через какое-то время мой супруг все равно не сможет его катить. И бросит.

Возвращение без победы всегда тоскливо, а когда окружающая обстановка еще добавляет тоски, то хочется забыться и отключиться.

Я практически и отключилась. Только удар по голове вывел меня из состояния прострации.

Когда ползешь на четвереньках, не видя ничего впереди, очень легко наткнуться на какой-нибудь камень. Ничего страшного. Надо просто обползти его, следуя за веревкой, и двигаться дальше.

Но это был странный камень. Он лежал прямо на нашей веревке. Может быть, он нас и остановил? Скатился, да и придавил наше несчастное вервие? Один только вопрос: а откуда он, собственно, скатился?

В меня ткнулась голова Михаила. Я посторонилась, чтобы он сам мог понять причину задержки.

Кажется, понял.

Постучал по моему правому плечу. А это что значит?

Подождал. Уяснил, что я не восприняла его сигнала, потянул меня за правую руку. Предлагает обойти этот валун справа?

Обогнул меня и полез направо. Таким образом получается. что я его правильно поняла.

Я поползла следом, придерживаясь пальцами за неровную поверхность валуна. И, не преодолев еще и метра, ахнула, насколько мне позволял скафандр, и замерла. Потому что рука моя провалилась внутрь. Не в щель, не в трещину, а просто в полость. В пустоту, где не было и намека на твердость камня.

Осторожно потянувшись за своей рукой, я и опомниться не успела, как ухнула в эту полость целиком. И зажмурилась от яркого света. И вскрикнула. Нормально вскрикнула – как обыкновенно и вскрикивают люди, находящиеся в окружении воздуха, а не тонн песка.

Осторожно, через прищуренные веки, взглянула вокруг и убедилась, что попала именно туда, куда так стремилась.

Это была та самая пещерка с плоским дном, в которую меня смог как-то переволочь мой заботливый сынуля и в которой я и очнулась от забытья пустохляби. Единственное отличие – освещенность помещения. На этот раз пещерка вполне обозрима благодаря легкому туманному шлейфу, плавающему под потолком.

Освещение обнажило всю отвратительность этой крохоту-льной пещерки. В предыдущий раз я знакомилась с нею на ощупь, теперь могу не утруждаться вставанием. Голые холодные бугры потолка-свода достаточно хорошо видны и отсюда, с пола.

Вот пол – совсем другое дело! Его теплая гладкость, оказывается, не совсем и ровная. Вернее, она вполне ровная, но вокруг меня. А подо мной она мягко прогибается, повторяя выпуклости тела, как хорошая перина. Потому на этом полу и лежать так приятно.

Сквозь необработанный камень сбоку от меня просунулась голова супруга. Вид у головы был страшноватый – синюшный покров скафандровой пленки своим фиолетово-ртутным отблеском совсем не красил Михаила. То есть красил, конечно. но очень по-своему – делая его весьма похожим на утопленника.

Синюшная морда, проклюнувшаяся среди бугристого свода, сначала, как и я, зажмурилась от резкого перехода к свету из темноты. Потом осторожно приоткрыла один глаз, посмотрела на меня и пошевелила губами, что-то произнося.

– Тебя не слышно, – сообщила я, переворачиваясь на бочок. И даже прокричала как глухому: – Не слышно!

Как будто он меня мог слышать, по-прежнему пребывая в скафандре.

Тогда, не тратя слов, я просто помахала ему и указала на место рядом с собой: мол, проходи, ложись, будь как дома!

Он понял и тут же влез.

Защитная пленка с него мгновенно исчезла. Почти мгновенно – кажется, на этот раз мне тоже удалось заметить ее возвращение в гривну. А может, показалось?

Муж несколько потеснил меня, устраиваясь, и спросил: – Где мы? В том компьютере, про который ты рассказывала?

– В нем родном! – подтвердила я.

– А зачем он сам к нам пришел? – задал Михаил самый разумный на сегодняшний момент вопрос. – Он же вроде должен нас бояться?

– Должен… – растерялась я.

– А чего ж приперся? Прямо нам в руки. Так спешил, что даже веревку нам придавил!